Арчи сориентировался первым: пока все, плача и дрожа, с тревогой ощупывали друг друга, он сбил полотенцем огонек, разгоравшийся на кухонных пробковых панелях. Хотя Арчи был заметно потрясен вторжением в его «сделайсамовскую» империю, он не дрогнул перед стихией и, связав ветви кухонными тряпицами, приказал Миллату и Айри потушить в доме все газовые лампы.

— Не хотим же мы сгореть заживо? Лучше поищу черный пластик и электрический шнур. Как-нибудь справимся.

Самад скептически хмыкнул:

— Ты уверен, Арчибальд? Ума не приложу, как с помощью электрического шнура можно исправить тот факт, что в кухне лежит полдерева.

— Люди, я в шоке, — заикаясь, пробормотала Клара после затяжного молчания; буря как раз ненадолго стихла. — Тишина — дурной знак. Моя бабушка — упокой ее Господь — всегда так говорила. Тишина означает, что Бог переводит дыхание и набирается сил для нового крика. Давайте отсюда уйдем.

— Это было единственное дерево с этой стороны дома. Лучше остаться здесь. Хуже не будет. К тому же… — Арчи нежно коснулся жениной руки. — Вам, Боуденам, такое довелось пережить! Твоя мама родилась в момент землетрясения, Боже спаси и сохрани. В тысяча девятьсот седьмом году Кингстон разваливался на куски, а Гортензия появилась на свет. Такой штормишко ее бы не испугал. Кремень, одно слово.

— Да какой там кремень, — спокойно ответила Клара, вставая посмотреть в разбитое окно, что творится снаружи, — просто везение. Везение и вера.

— Думаю, нам надо помолиться. — Самад взялся за свой сувенирный Коран. — Этим вечером мы достаточно убедились в могуществе Создателя.

Отыскав нужное место, Самад жестом патриция протянул книгу Алсане, но та захлопнула ее и взглянула на мужа. Алсана назубок знала Слово Божие (с таким-то образованием и родителями), но веры ей недоставало, поэтому только крайняя необходимость вынудила ее процитировать Коран.

— Я не поклоняюсь тому, чему вы поклоняетесь, а вы не поклоняетесь тому, чему я поклоняюсь. Я ведь не поклонюсь тому, чему вы поклонялись, и вы не поклонитесь тому, чему я поклоняюсь. Вам — ваша вера, мне же — моя вера! Сура сто девятая, перевод Н. Дж. Дэвуда.[59]А теперь кто-нибудь… — Она посмотрела на Клару. — Пожалуйста, напомните моему мужу, что он не Барри Манилоу[60]и не может заставить весь мир плясать под его дудку. Он дудит в свою дуду, а я в свою.

Презрительно отвернувшись от жены, Самад уперся ладонями в книгу и спросил:

— Кто хочет помолиться вместе со мной?

— Извини, Самад, — донесся сдавленный голос (Арчи в поисках мешков для мусора сунул голову в чулан). — Это и не по моей части тоже. Никогда не был набожным. Без обид.

Еще пять минут было тихо. Вдруг тишина раскололась, и Господь воззвал так, как предсказывала внучке Амброзия Боуден. Гром обрушился на дом, словно желчь умирающего, и, подобно последнему проклятию, сверкнула молния; Самад зажмурился.

— Айри! Миллат! — позвала Клара, а за ней Алсана. Ответа не было. Арчи в чулане выпрямился и стукнулся головой о полочку со специями.

— Десять минут назад были здесь. Вот те на. Где наши дети?

* * *

Один ребенок был в Читтагонге, и друзья подбивали его снять лунги и пройтись по знаменитой крокодиловой топи; другие два улизнули из дома, чтобы поглазеть на бурю, и брели сквозь ветер, как сквозь высокую воду. На уиллзденской спортплощадке состоялся такой разговор.

— Кошмар!

— Да, с ума сойти!

— Ты уже сошла.

— Что ты имеешь в виду? Я в порядке!

— Ага, рассказывай. Ты глаз с меня не сводишь. Что ты там писала? Вот зануда. Вечно что-то пишет.

— Ничего особенного. Обычная дневниковая чушь.

— Ты спишь и видишь, как бы со мной перепихнуться.

— Я тебя не слышу! Громче!

— ПЕРЕПИХНУТЬСЯ! СО МНОЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ, Я ЗНАЮ.

— Ничего подобного! У тебя мания величия.

— Ты мечтаешь о моем члене.

— Вот дурак!

— Ничего не выйдет. Ты для меня великовата. Я таких больших не люблю. Не буду с тобой спать.

— И я с тобой не буду, озабоченный!

— К тому же, представь, как бы выглядели наши дети.

— Да, красавчики вышли бы те еще.

— Они получились бы коричнево-черные. Или черно-коричневые. Плосконосые негритята с веснушками и зубами, как у кролика. Вылитые фрики!

— Кто бы говорил. Видала я портрет твоего деда…

— ПРА-ПРА-ДЕДА.

— Огромный шнобель, кошмарные брови…

— Это плод воображения художника, да будет тебе известно.

— Наши дети были бы чокнутыми, в вашей семейке и этот пра-пра, и вообще все чокнутые. Это у вас в генах.

— Ага, ага. И все равно я с тобой не стану.

— К твоему сведению, ты мне безразличен. У тебя теперь кривой нос. И с тобой одни проблемы. Кому они нужны?

— Эй, поосторожней. — Миллат подался вперед и, столкнувшись с ее торчащими зубами и на миг просунув меж ними язык, выпрямился. — Не то огребешь эти проблемы.

14 января, 1989

Миллат расставил ноги на манер Элвиса Пресли и швырнул на прилавок кошелек.

— Один до Брэдфорда, понял?

Билетер приблизил усталое лицо к стеклу.

— Это вопрос или просьба, молодой человек?

— Я же сказал. Один до Брэдфорда, понял? Что за проблемы такие? По-аглицки не разумеем? Тут Кинг-Кросс или что? Один до Брэдфорда, слышишь меня?

За спиной Миллата хихикала и мельтешила его команда (Раджик, Ранил, Дипеш и Хифан). Словно группа поддержки, она хором выкрикивала вместе ним отдельные слова.

— Не понимаю.

— Чего непонятного? Один до Брэдфорда, ясно? Уловил? До Брэдфорда. Голова, однако.

— Туда и обратно? Детский?

— Ну, чувак. Мне пятнадцать, ясно? Как и все, я имею право вернуться обратно.

— Тогда с вас семьдесят пять фунтов.

Миллату и его команде это сильно не понравилось.

— Вы чего? Хамство! Семьдесят пять — ни фига себе. Кисло. Я не собираюсь отваливать семьдесят пять фунтов!

— Такова стоимость проезда. Может, когда вы в следующий раз обворуете какую-нибудь пожилую даму, — сказал билетер, разглядывая увесистые золотые побрякушки в ушах, на пальцах, шее и запястьях Миллата, — вы по дороге в ювелирный магазин успеете зайти сюда.