Даю тебе время на раздумья. Извини, но я уже не мальчик, чтобы так: сегодня встречаемся, завтра нет, споткнувшись о первый же камень. Давай решать все вместе. Может, так проще будет?

– Но Герман…

– Он завтра извинится за свое поведение.

– А разве не мы должны перед ним извиняться?

Вот это меня развеселило. За что? За чувства? За то, что в первую встречу не выяснили всю подноготную друг друга?

– К этому вопросу мы вернёмся, когда я приеду.

– Гриша, ты не понимаешь! Как мне проводить у него уроки, как смотреть ему в глаза?! – Лола повысила голос, но он предательски срывался.

Черт возьми! Не думал, что она настолько все близко к сердцу воспримет…

ГЛАВА 43

Начал накрапывать дождь, что не добавило градуса моему настроению. Я отвернулась и посмотрела в окно, вид за которым расплывался из-за стекавших по стеклу капель.

Я сейчас не понимала, что вообще происходит. Грише было плохо – я видела, что он разрывался, но просто уехать?.. Когда все вот так?

Может, я эгоистка, но меня это зацепило. Нет, я прекрасно понимала, что работу никто не отменял, только почему-то мне это казалось бегством от проблем. Но спорить я, конечно, не стала. Мои последние вопросы Гриша проигнорировал, что послужило причиной какого-то появления какого-то странного ощущения в груди, тянущего, почти болезненного.

– Я позвоню, – сказал Гриша.

– Ага, – отрешённо ответила и вышла из машины.

Дождь не остудил голову, в которой скакали мысли, как в песне у Олега Газманова. Я слышала, как за спиной заработал мотор автомобиля, но не обернулась.

А что я хотела? Сама предложила расстаться. А чего хотела на самом деле? Чтобы он убедил меня, что это не выход. За что боролась, на то и напоролась.

Я стояла возле подъезда, дождь усиливался, но чувствовался, пока не начали стучать от холода зубы.

И на этот раз от мысли о больничном я усмехнулась. Не надо мне болеть… А то сама Нелли Евгеньевна станет классным руководителем, а этого я бы и врагу не пожелала. Ну, или сбросила бы класс на физрука, которому на все вообще плевать. А я, сама того не заметив, привязалась к этим детям. Да, они все разные, они проблемные, что нормально для их возраста, но, даже не знаю, какое слово подобрать, они… Искренние, что ли?

– Лола! – заорал кто-то у меня над ухом, и я вздрогнула. – Ты простудиться хочешь?

Рядом стояла тетя Маша, пришедшая из магазина, и хмурилась.

– Идёмте домой, – ответила я, забрав у нее пакет.

Говорить ни с кем не хотелось. А вешать на кого-то свои проблемы ещё больше. Мы поднялись на этаж, и я, оставив продукты на кухне, прошла в свою комнату. Сняв промокшую одежду, надела халат и направилась в душ. Долго стояла под горячими струями, пока кожа не покраснела.

Кажется, я начинаю переживать то же, что и десять лет назад…

Но утром, что удивительно, проснулась с совсем противоположными мыслями.

Не хочу больше страдать и упиваться своим горем. Я просто вернусь к своей привычной жизни. Нет, мне даже захотелось стать лучше.

Соседи недоверчиво косились на меня утром, особенно тетя Маша, ученики на первом уроке выглядели шокированными, когда я ставила явно завышенные оценки. Ох, непедагогично. Но я так хотела, чтобы все были счастливы, в том числе и я.

А я просто улыбалась. Все решаемо и без затяжной депрессии.

Наконец, пришел мой класс. Они здоровались, я добродушно отвечала на их приветствия и не думала совсем, что они обо мне думают. В конце концов, их должны волновать только знания, которые я добросовестно вкладываю в их головы, а никак не моя личная жизнь.

Ян даже продемонстрировал мне тугую повязку на запястье, которую я вчера уже видела, и, подойдя к моему столу, тихо сказал:

– Спасибо, Лолита Ивановна, вы классная.

Конечно, услышала это только я одна – не стоит парню изменять своему образу балагура и шутника. Я подмигнула ему в ответ и увидела входящего в кабинет Германа. Он лишь скользнул по мне взглядом, но я все-таки надеялась, что после урока он останется.

После звонка я начала урок не с проверки домашнего задания. Повторив все, что говорила старосте, добавила в конце:

– Мне очень приятно ваше рвение, пусть инициативу в вас ничто не задушит. Но скажите сейчас: вы все еще хотите, чтобы я была вашим классным руководителем в следующем учебном году?

– Ну да… Да… Наверное… Хотим… – начало доноситься отовсюду.

– Лолита Ивановна, – снова взял инициативу в свои руки Ян, после чего всего замолчали, – конечно, мы хотим.

– Но тебя тогда переведу в параллельный, – улыбнулась я, но, заметив вытянутые лица других учеников, добавила: – Да шучу я.

Класс взорвался хохотом, но я приложила палец к губам, и все замолчали.

– А теперь давайте сыграем в вопросы и ответы.

Дети на меня молча посмотрели, потом переглянулись друг с другом. Они явно не понимали, что происходит, но спросить решился снова только Ян:

– Лолита Ивановна, это как?

– Познакомимся поближе. Вдруг нам действительно предстоит еще год провести вместе?

Все воодушевились. То ли потому, что не придется усваивать новый материал и повторять старый, то ли потому, что им просто понравилась моя идея. Мы начали задавать друг другу вопросы, на которые честно отвечали, смеялись, сочувствовали. Класс вроде бы и был дружный, но, кажется, еще больше сплотился. Все даже забыли, что я «встречаюсь» с отцом одного из учеников. По крайней мере, никто об этом не спросил. А уж насколько я знаю подростков, если бы захотели – спросили. Когда очередь вопроса почти дошла до Германа, он поднял руку и спросил:

– Можно выйти?

Не готов он пока участвовать в общем веселье. Со мной так точно.

– Выйди, – кивнула я.

Не знаю, где он пропадал, но до конца урока так и не появился. Вошел в кабинет со звонком на перемену, сложил вещи в портфель, причем делал это нарочито медленно, а когда все вышли, направился к моему столу.

– Лолита Ивановна, – сказал он. – Извините за вчерашнее.

Простая формальность. Сухо, деловито, безэмоционально.

– Ты тоже извини, – ответила я и показала жестом руки вошедшим шестиклассникам, чтобы закрыли дверь с обратной стороны.

– За что? – вполне искренне удивился Герман.

– За то, что не рассталась с твоим отцом, когда узнала.

Удивление на лице парня достигло апогея в мимике. Брови поползли вверх, даже рот приоткрылся, а дар речи, кажется, отняло. Герман почесал голову, как будто собирался писать теорию относительности, а потом спросил:

– Вы