Как часто, должно быть, вспоминала мисс Бронте, сочиняя эти строки «в чужой земле», о детских спорах на кухне хауортского пастората, когда обсуждались сравнительные достоинства Веллингтона и Бонапарта! Хотя название ее devoir’а было «О смерти Наполеона», она, оказавшись среди тех, кому было мало дела до Англии и Веллингтона, похоже, все-таки предпочитает воздать хвалу английскому герою, вместо того чтобы подробно разбирать характер французского. Она и сама чувствовала, что сделала большие успехи в овладении французским, – это и было главной целью ее приезда в Брюссель. Однако для ревностной любительницы знаний «Альпы громоздятся на Альпы»177. Стоит преодолеть одну гору трудностей, как открывается другая вожделенная вершина, которую надо покорить своим трудом. Теперь мисс Бронте решила выучить немецкий и оставаться в Брюсселе до тех пор, пока эта цель не будет достигнута. Сильное желание вернуться домой преследовало ее, и тем больше приходилось прикладывать усилий, чтобы не позволить этому чувству полностью поработить себя. Шарлотта боролась с собой: все фибры ее души дрожали от напряжения, пытаясь сдержать это желание. И когда ей удавалось его преодолеть, она чувствовала себя не победительницей на троне, а задыхающейся, растерзанной, страдающей жертвой. Ее нервы не выдерживали, и здоровье пошатнулось.

Брюссель, 1 августа 1843 года

Если я начну жаловаться в этом письме, то прости и не ругай меня: сразу предупреждаю, что я в дурном расположении духа и вся земля и небо кажутся мне сейчас скучными и пустыми. Через несколько дней тут начнутся каникулы. Все радостны и оживленны, предвкушая эту перспективу, поскольку разъедутся по домам. Я же должна оставаться тут на протяжении пяти недель, пока длятся каникулы, и знаю, что мне будет ужасно одиноко все это время. Я буду ходить как в воду опущенная, и дни и ночи покажутся мне скучными и бесконечно длинными. В первый раз в жизни я боюсь наступающих каникул. Увы! Я еле пишу, такая тяжесть у меня на душе и так мне хочется домой. Разве это не ребячество? Прости, пожалуйста, ничего не могу с собой поделать. Но ничего, может быть, я и не способна держаться весело, но, во всяком случае, я способна держаться. Пробуду здесь (D. V.178) еще несколько месяцев, пока не овладею немецким, а затем надеюсь снова увидеть ваши лица. Ах, если бы поскорее прошли эти каникулы! Они так медленно тянутся. Сделай божескую милость – напиши мне длинное-длинное письмо. Пусть в нем будет побольше разных подробностей, мне все интересно. Только не подумай, что я хочу уехать из Бельгии оттого, что люди тут злы ко мне, ничего подобного. Все тут более чем любезны, однако тоска по дому поедает меня, и я никак не могу от нее избавиться. Поверь мне – с радостью, весельем, задором, твоя

Ш. Б.

Школьные grandes vacances начались вскоре после отправки этого письма, и Шарлотта осталась жить в огромном опустевшем пансионе, компанию ей составляла только одна учительница. Эта женщина, француженка, всегда была чужда мисс Бронте по духу, однако теперь, когда они оказались вдвоем, Шарлотта обнаружила, что ее коллега так распутна, так погрязла в холодной чувственности, как трудно вообразить себе возможным для человеческого существа. Мисс Бронте было органически противно общество этой женщины, оно вызывало у нее нервную лихорадку. Шарлотта всегда плохо спала по ночам, но теперь не могла заснуть вовсе. Все неприятное или отвратительное, что ей приходилось наблюдать в течение дня, по ночам представлялось ее живой фантазии в самом преувеличенном виде. Были и поводы для беспокойства в известиях, приходивших из дома, в особенности тех, которые касались Брэнвелла179. Лежа в ночной тишине без сна, в конце длинной пустой спальни, в огромном тихом доме, Шарлотта боялась за тех, кого любила и кто был сейчас так далеко от нее, в другой стране, и страх, превращаясь в реальность, давил и душил ее, заставлял кровь стынуть в жилах. Эти бессонные, бесконечные, тоскливые ночи были предшественниками многих подобных ночей, которые ей предстояло еще пережить.

В дневное время, не в силах переносить общество своей коллеги и пытаясь избавиться от нервной дрожи, Шарлотта совершала длинные одинокие прогулки в надежде, что телесная усталость поможет ей уснуть. Она выходила на улицу и утомленно бродила целыми часами по бульварам и улицам. Упадок сил часто заставлял Шарлотту присаживаться на скамейках, предназначенных для отдыха и веселых счастливцев, прогуливающихся в приятном обществе, и одиноких скитальцев вроде нее самой. Чтобы только не оставаться в стенах пансиона, она брела на кладбище, где похоронена Марта, а затем выходила за город, к холмам, с которых до самого горизонта не было видно ничего, кроме полей. С наступлением сумерек Шарлотта возвращалась назад – чтобы поесть, хотя и не была голодна, и чтобы отдохнуть от долгого напряжения сил, хотя все равно не могла успокоиться и уже предчувствовала еще одну ужасную бессонную ночь. Шарлотта долго ходила поблизости от дома на улице Изабеллы, оттягивая встречу с его обитательницей как можно дольше – до тех пор, пока отваживалась находиться на улице. В конце концов она слегла и пролежала в кровати несколько дней. Этот вынужденный отдых принес ей пользу. Мисс Бронте была слаба, но ее настроение несколько улучшилось, когда в школе возобновились занятия и она снова приступила к выполнению своих обязанностей.

Вот что она писала:

13 октября 1843 года

У Мэри дела идут неплохо – так, как она того и заслуживает. Мне часто приходят от нее весточки. Ее и твои письма – это те немногие радости, которые мне доступны. Она убеждает меня покинуть Брюссель и отправиться к ней, однако в настоящее время, как бы ни хотелось мне предпринять подобный шаг, я не могу этого сделать. Бросить все ради полной неопределенности было бы в высшей степени неразумно. Однако Брюссель для меня совершенно опустел. После отъезда сестер Д. у меня не осталось подруг. Правда, у меня были очень милые знакомые в семействе доктора ***, но сейчас и их тут уже нет. Они уехали в конце августа, и теперь я совсем одна. Бельгийцев я не считаю. Очень странно чувствовать себя совершенно одной среди множества людей. Иногда одиночество полностью подавляет меня. Как-то раз, совсем недавно, я вдруг почувствовала, что не могу больше его переносить, и отправилась к мадам Эже, чтобы предупредить о своем уходе. Если бы все зависело только от нее, я бы, несомненно, вскоре обрела свободу, однако мсье Эже, услышав, о чем идет речь, послал за мной на следующий день и в ярости объявил, что не позволит мне уйти. Я была не в силах настоять на выполнении своего намерения без риска разгневать его окончательно, поэтому я пообещала остаться еще на некоторое время. На какое именно – сама не знаю. Мне не хотелось бы вернуться в Англию, с тем чтобы оказаться в праздности. Мне уже слишком много лет. Но если бы я узнала о том, что существует благоприятная возможность для открытия школы, я бы тут же за нее ухватилась. Каминов тут нет, и я все время мерзну. В остальном же мое здоровье в порядке. Мистер *** доставит это письмо в Англию. Это очень симпатичный и хорошо воспитанный молодой человек, лишенный, однако, хребта, – я имею в виду не позвоночник его тела, с которым все в порядке, а твердую основу характера.

Я поживаю недурно, однако после того, как Мэри Д. покинула Брюссель, мне совершенно не с кем общаться – бельгийцы не в счет. Иногда я спрашиваю себя: как долго я здесь пробуду? Но лишь задаю этот вопрос, а не отвечаю на него. Полагаю, однако, что как только я овладею немецким в достаточной степени, то уложу свои вещи и отправлюсь в путь. Приступы ностальгии бывают по временам очень острыми. Сегодня ярко светит солнце, но я чувствую отупение от холода и головной боли. Мне нечего тебе написать. Все дни здесь похожи друг на друга. Я понимаю, что тебе в деревне трудно поверить, насколько однообразной может быть жизнь в самом центре такой блестящей столицы, как Брюссель, но так оно и есть. Это особенно чувствуется в праздники, когда все ученицы и их учительницы отправляются с визитами, и иногда получается, что я на несколько часов остаюсь одна во всех четырех огромных пустых классах. Я пытаюсь читать, писать, но все тщетно. Тогда я слоняюсь из комнаты в комнату, однако тишина и пустота дома давят мне на сердце, как свинцовый груз. Ты, наверное, не поверишь, но мадам Эже (при всей ее доброте, о которой я тебе писала) ни разу в таких случаях не обратилась ко мне. В первый раз, когда мне пришлось в подобной ситуации остаться одной, я была совершенно ошарашена: все отмечают праздничный день с друзьями, а я совершенно одна, и она об этом знает и говорит только о том, какие замечательные уроки я провожу. При этом она держится со мной ничуть не холоднее, чем с другими учительницами, но они менее зависимы от нее, чем я. У них в Брюсселе есть родственники и друзья. Помнишь ли ты письмо, которое она написала мне, когда я была в Англии? Разве это не странно? Прости, эти жалобы для меня – отдушина, которая приносит известное облегчение. Во всех других отношениях я вполне довольна своей работой, и ты можешь передать это тем, кто беспокоится обо мне (если кто-либо вообще беспокоится). Пиши мне, моя дорогая, как можно чаще. Отправляя мне письмо, ты совершаешь добрый поступок, поскольку оно утешит отчаявшееся сердце.