– Бездушный – это ты. Надо было тебе со мной ехать. Чередовались бы. Желудок, блин, сводит от голода! А я даже за шаурмой не пошел. Хотя она тут неподалеку и пахнет, сволочь.

– В ресторан при клубе попроситься не пробовал?

– Пробовал. Сказали, рылом не вышел.

– Рыло у тебя гнусное, – согласился Илюшин. – Я бы тебя даже в «Крошку-картошку» не пустил, если честно.

Ему слышно было, как Бабкин мрачно сопит в трубку. Внезапно сопение оборвалось.

– Садыков вышел? – быстро спросил Макар.

– Да. С ним четверо. Все, отбой.

В телефоне раздались гудки.

– Интересно, что дальше, – пробормотал Илюшин.

– Через триста метров поверните налево, – предложил навигатор.

– Убедил.

Сорок минут спустя Макар вышел из машины.

– Вы приехали, – благосклонно сообщил нежный женский голос.

Илюшин задрал голову и окинул взглядом верхушки сосен.

Вокруг шелестел лес. Проселочная дорога, вилявшая последние пять километров так, словно ее прокладывал пьяный мул, привела его в сосновый бор, и здесь маршрут навигатора закончился. От развилки, где стоял Илюшин, расходились три колеи, неотличимые друг от друга.

– Да вы издеваетесь! – весело сказал Макар.

Он прошел вперед и остановился перед тремя дорожками.

«Направо пойдешь – коня потеряешь, себя спасешь. Налево пойдешь – себя потеряешь, коня спасешь. Прямо пойдешь – и себя, и коня потеряешь».

– За коня мне Серега башку оторвет.

Он сел за руль и свернул на левую дорогу.

Гребешково выскочило перед ним через пару километров. Макар ожидал руин и запустения, выбитых окон и сгнивших дверей. Но избушки, хоть и маленькие, смотрели на него сквозь чисто вымытые стекла, как старушки сквозь очки. Возле домов крутились дети и коты – верный признак, что деревня жива. По тропинкам стрижами гоняли мальчишки, сверкая спицами велосипедов. Две дачницы в соломенных шляпах болтали на ступеньках магазина с покосившейся вывеской «Продуктовый». У них Макар узнал, где нужный ему дом, и двинулся дальше, провожаемый любопытными взглядами.

Одинцова жила на дальнем конце деревни. «У них там свой квартал», – сказала одна из женщин. Свернув в проулок, Илюшин понял, о чем речь.

Когда-то Гребешково решило вторгнуться в лес. Оно выбросило длинное извилистое щупальце новой улицы и пыталось отвоевать территорию. Но что-то пошло не так, и участки вдоль дороги остались без хозяев. Кое-где виднелись разрушенные фундаменты. В паре мест из желтого ковра опилок поднимались банные срубы. Но жилых домов было всего два, и оба – в самом конце тупика.

«Скромно живет известная писательница Одинцова», – сказал себе Макар.

Белый домик, чистенький и аккуратный, соседствовал с двухэтажным кирпичным коттеджем. Перед ним зеленела ровная лужайка постриженной травы.

Илюшину вспомнился рисунок Гройса.

Женщина, открывшая дверь, оказалась милой, старомодно выглядящей дамой лет пятидесяти. Под ногами ее вертелся небольшой лохматый пес.

– Место, Чарли, место!

Пес не послушался.

Илюшин вкратце объяснил, в чем суть дела.

– Да-да, я приезжала к Михаилу Степановичу, – кивнула Одинцова. – Могу вам рассказать подробности. Вот только… – она как будто прислушалась. – Вы не против прогуляться? Чарли все утро сидит дома, он будет вам очень признателен.

Илюшин и сам с удовольствием размял бы ноги. Для человека, предпочитающего жизнь затворника, Одинцова вела себя исключительно любезно. Они пошли по дороге, заросшей травой, – верный признак, что здесь давно никто не ездил.

– Я собираюсь писать книгу о казино, – говорила писательница. – Никак не могла собрать материал. Обычно издательство подбирает для своих авторов консультантов, но тут они не смогли никого отыскать. И вдруг большая удача! У кого-то из редакторов нашелся телефон Михаила Гройса. Ничего серьезного – они вместе проворачивали какие-то дела, потом отмечали успех, и этот человек запомнил, что Михаил Степанович был частым посетителем игорных столов. Я позвонила ему, он согласился меня принять.

– Вы не заметили ничего странного во время этого визита?

Одинцова покачала головой.

– У нас был довольно короткий разговор. Михаил Степанович, оказывается, надеялся, что я приглашу его соавтором. Узнав, что мне всего лишь нужна консультация, он обиделся. Вида не подал. Но я же писатель, – она позволила себе скромную улыбку, – я чувствую любую перемену в отношениях. От него повеяло холодом, и я поспешила уйти.

– И все? – разочарованно спросил Макар.

– Боюсь что да. Чарли! Чарли, ко мне!

Пес притворился, что не слышит. Он исследовал куст репейника и собирался забраться в самую гущу.

– Что за невоспитанная собака! Сейчас же ко мне! Я накажу тебя, Чарли!

– Как он выглядел? – спросил Макар, наблюдая за ее тщетными попытками призвать пса к ответу.

– Честно говоря, мне показалось, что он болен. Я сама ухаживаю за старенькой родственницей, привыкла вглядываться в стариков. Возможно, кто-то сказал бы, что Михаил Степанович бодр и полон сил. Но мне было видно иное.

– Что именно?

– У него дрожали руки. Я трижды называла свое имя, и трижды он его забывал. В конце концов ему пришлось записать его. Он постарался сделать это так, чтобы я не заметила, но… – Одинцова выразительно развела руками.

Илюшин в удивлении остановился.

– У него плохо работала голова? В самом деле?

– Я бы сказала, Михаил Степанович очень тщательно притворялся, что она работает хорошо. По-моему, он сам понимал, что с ним происходит что-то не то.

«Черт возьми! Моня с Семой клялись, что старик свеж как огурец!»

– Вы не заметили, что он чего-то боится?

Одинцова задумалась.

– Он дважды подходил к окну, – сказала она наконец. – Может быть, он действительно в эти минуты выглядел испуганным. Ах да! Вспомнила! Я попросила его рассказать какой-нибудь случай из жизни. Со слов нашего общего знакомого у меня сложилось впечатление, что у Михаила Степановича была довольно богатая биография.

Илюшин с трудом удержался от ухмылки.

– Он наотрез отказался, – продолжала Одинцова. – И произнес такую фразу: «Наше прошлое всегда догоняет нас, хотим мы того или нет». Мне кажется, именно тогда он в первый раз и подошел к окну.

Макар насторожился.

– Гройс что-нибудь добавил? Что-нибудь кроме этого?

Женщина в замешательстве потерла лоб.

– Не помню… Кажется, что-то про гостиницу… Он говорил не со мной, а бормотал себе под нос, это было такое типичное старческое дребезжание. На несколько секунд он вообще забыл о том, что я присутствую в комнате.