Соло виолончели…

Открыв боковую дверь в зал, Катя увидела оркестр очень близко. А ближе всех – пожилой виолончелист в третьем ряду струнных.

– Виолончель, темп! Отстаете! Не сметь мне халтурить! Тут надо либо на полную – либо никак!

Он зря разорялся, этот дирижер – высокий, немного нескладный, растрепанный, одетый так, как никто не одевался в пролетарском Электрогорске, – в рубашке с лондонской Бонд-стрит, с платиновыми запонками и в моднейшем галстуке.

Он зря разорялся, оркестр на своей последней репетиции показывал класс.

– Чешете зрителям яйца, ублажаете, а должны потрясать! Темп, мать вашу! Ну, дорогие мои, это же я… вот я весь перед вами… это же моя музыка, первое исполнение симфонии… Я хочу, чтобы вы играли то, что я написал! Темп, темп, темп!

Ритм сломался и рассыпался…

– Почему на репетиции посторонние? Кто вас пустил?

Михаил Пархоменко обернулся к дверям.

Оркестр еще продолжал играть, но каждую партию – скрипок, виолончели, духовых, ударных – вразнобой.

Полковник Гущин шел по проходу между кресел. Не сразу, но Пархоменко его узнал. Они встречались прежде, подумала Катя. Ну да, ну да, конечно…

– Вы ко мне?

– К вам, Михаил, пора нам поговорить.

– Но у меня репетиция.

– Прервитесь.

– А с какой стати мой оркестр должен прекращать репетицию? У нас выступление на носу, мы готовим новую вещь. Мою вещь.

– А с такой стати, что я снова по вашу душу, как видите, – полковник Гущин повернулся к притихшему оркестру и объявил зычно: – Извините, но на сегодня это все. Я здесь, чтобы допросить вашего работодателя в связи с убийством Гертруды Архиповой.

– Я не работодатель.

– Но это же ваш частный оркестр. И орете вы на них, как на крепостных.

Музыканты начали собираться.

– Это такой стиль общения, тут никто ни на кого не обижается.

– Да? Они вам, хозяину, тоже в ответ кричат – мать твою, маши чаще своей палкой дирижерской?

– Что вам угодно?

– Для начала сядем, вы человек еще молодой, а я пожилой, – полковник Гущин сел в кресло в первом ряду.

Катя устроилась рядом. Михаил Пархоменко остался стоять.

– Нет смысла ходить вокруг да около, сестра Гертруды нам все рассказала. – Гущин говорил с младшим братом покойного банкира так, словно расстались они вчера, а ведь с момента их последней встречи (после событий на кипрской вилле) минуло немало времени. – И опираясь на эти показания, я могу задержать вас прямо сейчас в качестве подозреваемого в убийстве Гертруды Архиповой.

– Что за бред?

– Но мотив-то веский, мотив налицо. Состояли вы с девушкой в близких отношениях, а потом вам дали от ворот поворот.

– Это вам ее сестра разболтала? – Михаил наконец-то сел. – Нам ведь с ней казалось, что мы все держим в строгой тайне – я от своих домашних, она от матери и бабки, но от этой мелюзги, от сестриц ее, видно, ничто не скроешь. Ладно, не отрицаю, у меня был с ней роман. Даже нет, это банально сказано. Я ее любил. Эта девушка, она как цветок, как прекрасная роза. Я бы женился на ней.

– Видимо, она эти ваши планы не разделяла. Она бросила вас.

– Она бы все равно ко мне вернулась. Потом.

– Или это вы захотели вернуть ее вот таким способом. Чтобы уже никогда ничьей не была.

– Послушайте, на юбилее отравили не только Гертруду, но и ее сестер, и тетю Адель. Для чего мне столько смертей?

О том, что старуха Архипова не отравлена, а лишь заработала сердечный приступ, он, кажется, не знает. Или делает вид, чтобы нас запутать. Но как он ее называет… тетя Адель… Так просто, по-домашнему, а ведь между ними стоят убийства.

Катя следила за допросом, но решила не вмешиваться, лишь отмечать для себя вот такие странности.

– Кто вас разберет на этой вашей семейной войне, – вздохнул притворно полковник Гущин. – Одно другое тянет. Я вообще удивлен, как у вас что-то могло возникнуть с этой девушкой. Как она вас в постели не зарезала за своего убитого отца.

– С этого и начались наши с ней отношения.

– С того, что она пыталась вас зарезать?

– Нет. С того, что я попытался донести до нее правду об убийстве Бориса.

– А вы знаете правду?

– Думаю, да.

Михаил Пархоменко сказал это очень просто, как само собой разумеющееся.

– Да ну, вот новость, – усмехнулся Гущин. – Сколько раз вас допрашивали? Сколько раз лично я беседовал с вами? И все пустышку мы тянули на этих допросах. «Не знаю, не видел, не помню, брат мне ничего не говорил» – это же ваши слова. Все эти годы вы повторяли одно и то же, и вдруг нате вам. Правда. С чего это вам в откровенность сейчас со мной пускаться?

– С того, что моей девочки больше нет. Все, что составляло радость моей жизни, ее смысл, все потеряно.

– Три месяца отношений, и уже смысл всей жизни?

– Она росла на моих глазах. Я всегда ее любил. Думал – вот она, моя невеста.

Михаил Пархоменко скрестил на впалой груди худые руки.

– И что это за правда? За брата своего Александра, покойного, покаялись, что ли, перед ней и простили ее семье его смерть?

– Вот-вот, с этого все и началось. С очевидных вещей, тогда, три года назад, когда застрелили Бориса на проспекте Мира. А за год до этого между ним и моим братом началась та свара из-за денег и собственности, когда рухнула их дружба. А ведь они были не только компаньоны, но и друзья детства, друзья со школы, об этом вы знаете?

– Об этом я как раз знаю. Но когда почти миллиард на кону, как вышло в их случае, о какой дружбе речь?

– Вот-вот, вы во все это сразу поверили, вы убедили себя – вы, полиция. Ну как же, все свидетели наперебой твердили: кто мог заказать Бориса, конечно, мой брат Саша, такие деньги… такие суды-арбитражи, такой дележ…

– Вся эта их судебно-финансовая история в трех томах уголовного дела.

– Да, наверное, вы много накопали, и конфликт между моим братом и Борисом сумели доказать, как веский мотив. Но вы не учли одного, того, что знаю я.

– И что же вы знаете?

– Мой брат не убивал Бориса Архипова.

– Ну, естественно, его и близко к проспекту Мира в тот день не было, мы его алиби под микроскопом изучали, – Гущин хмыкнул. – Полный ажур. На это есть такая вещь, как заказ.

– Мой брат не заказывал того убийства. Послушайте меня, – Михаил Пархоменко повысил голос, – вы вломились сюда, сорвали мне репетицию, так слушайте, что я скажу. Это самое я пытался донести и до моей девочки, до Гертруды. Мой брат не заказывал убийства ее отца. Я это знаю, спросите, откуда? Потому что я его брат. Он этого не делал.