— Вам, наверное, и без моих разъяснений все понятно?

— Да, сэр, спасибо. Но в конце мне от вас все-таки понадобится время.

— Время, как известно, не ждет. — Он отступил назад и посмотрел на обломанные колонны. — Красивая церковь, правда? Нынешние так строить не умеют… — Голос его затих, он снова переключил свое внимание на тело.

— Не знаю, сэр, кого вы понимаете под «нынешними».

Но тот уже снова стоял на коленях, моргая, — это внезапно отключили дуговые лампы. Им почему-то было неловко друг с другом, и Хоксмур, пока патологоанатом ждал, когда можно будет повторно измерить температуру, отправился за брезентовые ширмы, на ту сторону улицы, к Паултри. Оттуда, с угла, фасад церкви был виден ему полностью. Хоксмур и прежде проходил здесь, но ни разу не рассматривал фасад, и теперь он поражал своей несообразностью в этом окружении, несмотря на то, что был зажат другими зданиями, которые чуть ли не скрывали его целиком. Хоксмуру пришло в голову, что мало кто из проходивших мимо этих стен принимал их за церковные, и в результате здание при всех своих размерах ухитрилось исчезнуть из виду. И для него, лишь теперь, после этой смерти, церковь выступила на первый план ясно и четко, такой, какой ее, должно быть, видели впервые после появления. Хоксмур не раз замечал, что в первые мгновения, когда он обнаруживал труп, все предметы вокруг него, секунду поколыхавшись, становились нереальными: деревья, поднимающиеся над телом, спрятанным в лесу, течение реки, выбросившей тело на берег, машины или кусты на пригородной улице, где убийца бросил жертву, — в таких случаях обычно казалось, будто все эти вещи внезапно лишились своего значения, словно галлюцинация. Но церковь перед лицом смерти сделалась больше, отчетливее.

Он зашагал обратно к ступеням, и патологоанатом на минуту отвел его в сторону; затем он подозвал остальных сотрудников.

— Ситуация следующая, — тихо объяснял он, глядя, как над домами встает солнце, — тело можно отвезти в морг, где профессор произведет вскрытие. А сейчас хотелось бы получить информацию о любых обнаруженных здесь фактах, которые могут представлять интерес для профессора.

Он взглянул туда, на труп: к каждому запястью и лодыжке были привязаны бирки, тело поместили в полиэтиленовый пакет, который запечатали со всех сторон, а потом, завернув в непрозрачную простыню, отнесли сперва к носилкам, а после к полицейскому грузовичку, припаркованному на углу Ломбард-стрит. Когда тело проносили через небольшую толпу, собравшуюся тут, несколько женщин заплакали, то ли от жалости, то ли от страха; какая-то девочка попыталась коснуться края простыни, но один из полицейских, шедших с носилками, грубо оттолкнул ее руку. Хоксмур смотрел на все это и улыбался, а потом обернулся к рыжеволосой женщине, которая нашла тело.

Теперь он наблюдал за ней с некоторым интересом: она сидела у изгороди старой церкви; думая, что среди всей этой суеты на нее никто не обращает внимания, она вытащила из сумочки карманное зеркальце и стала приглаживать волосы, слегка поворачиваясь то так, то эдак. Потом она поднялась, и он заметил, что от сырого камня на ее платье сзади осталось большое пятно. Интерес Хоксмура к ней объяснялся тем, что он всегда изучал реакцию тех, кто натыкался на труп человека, погибшего насильственной смертью; правда, большинство в таких случаях просто убегали, словно желая защитить себя от агонии и разложения, которые исходят от тела убитого. Он полагал, что даже тот, кто просто наткнулся на тело, способен сыграть роль в его судьбе, а кроме того, может испытывать чувство вины — ведь именно эта находка довела дело до конца. Но эта женщина осталась. Он подошел к сотруднику, который ее допрашивал.

— Удалось вам от нее добиться чего-нибудь?

— Кое-чего удалось, но немного. Она ничего не знает, сэр.

— И я ничего не знаю. Что насчет времени?

— Про время, сэр, она помнит только, что дождь шел.

Хоксмур снова взглянул на женщину; теперь, стоя ближе к ней, он заметил, что челюсть у нее несколько отвисает и что она неотрывно, пристально смотрит на две церковные башни с недоуменным выражением. Тут он понял, почему она не убежала, а осталась стеречь тело убитого мальчика, пока не пришел кто-то другой.

— Она вообще не понимает, сколько времени, сэр, — добавил сотрудник, когда Хоксмур направился к женщине.

Он приблизился к ней медленно, чтобы не напугать.

— Ну что, — произнес он, подойдя к ней. — Значит, когда вы его нашли, дождь шел?

— Дождь? И шел, и не шел. — Она пристально посмотрела ему в лицо, и он отпрянул.

— А сколько времени было? — спросил он мягко.

— Времени? Времени не было, при чем тут это.

— Понятно.

И тут она рассмеялась, словно он рассказывал ей какую-то неимоверно веселую шутку.

— Я тебя вижу, — сказала она и подтолкнула его рукой.

— А его вы видели?

— Он был рыжий, вот как я.

— Да, у вас красивые волосы, рыжие. Мне очень нравятся. Не разговаривал он с вами?

— Он-то? Он мало говорил. Не знаю, чего.

На мгновение Хоксмур подумал: а что, если она имеет в виду мальчика?

— И что же он делал?

— Он вроде бы как шевелился, ну, понимаете, нет? А потом не шевелился. Как эта церковь называется?

Он не мог вспомнить и в панике крутнулся, чтобы посмотреть; когда он снова обернулся, она копалась в сумочке.

— Ну что, Мэри, — сказал он. — Скоро, надеюсь, еще увидимся?

На этом она заплакала, и он, смущенный, зашагал от нее прочь, к Чипсайду.

Инстинкт обычно подсказывал ему, сколько времени может уйти на расследование, но в этот раз было не так. С трудом переводя дыхание, он внезапно увидел себя таким, каким его, должно быть, видели другие, и поразился невыполнимости стоящей перед ним задачи. Это событие, смерть мальчика, не было простым, потому что не было единственным, и если двинуться назад, медленно прокручивая время в обратном направлении (но есть ли у него направление?), яснее оно не становилось. Что, если причинно-следственная цепочка простирается далеко в прошлое, к самому рождению мальчика, в определенном месте и в определенный день, а то и дальше, во тьму позади? И как быть с убийцей, какая последовательность событий заставила его бродить у этой старой церкви? Все эти события были случайными и в то же время связанными, часть картины до того огромной, что объяснить ее было невозможно. Значит, можно выдумать прошлое на основании имеющихся доказательств — но в таком случае разве не станет выдумкой и будущее? Он словно глядел не отрываясь на рисунок-головоломку, из тех, где передний и задний планы образуют совершенно разные картины; на такие вещи нельзя смотреть подолгу.

Он снова вернулся к церкви, где, к своему неудовольствию, увидел поджидающего его Уолтера. Рыжеволосую женщину уводили, и он сказал — громко, так, чтобы она услышала:

— И сколько, интересно, сейчас времени?