– И кто, черт возьми, этот Джулио Принсип и малыш Доменико? – спросил он.

– Я давно уже хотела рассказать тебе обо всем, – сказала я, глубоко вздохнув, – но сначала я намеревалась поговорить с твоей мамой и узнать, все ли здесь правда.

Джереми помрачнел, он до сих пор не мог понять, о чем идет речь, но, видимо, начал догадываться, куда я клоню.

– Это касается лично меня? – спросил он холодно.

– Да, – ответила я, решив, что единственно правильный вариант сейчас – выдать ему все, что мне известно. – Я встречалась с человеком, который пел вместе с бабушкой Пенелопой в двадцатые – тридцатые годы. Он рассказал мне все, что знал о бабушке и о человеке, которого она безумно любила…

Как только я начала рассказ, слова спокойно и просто слетали с моих губ. Я рассказала Джереми все в деталях, как рассказывал мне Саймон; и пока я не закончила, Джереми не произнес ни слова. Он ни разу не перебил меня и не задал ни единого вопроса. Он хмуро сидел в одной позе с отсутствующим взглядом. Я старалась рассказывать осторожно, насколько это было возможно, но не выпуская ни единой детали.

– Понимаешь, я сразу хотела выложить все тебе, но сначала нужно было убедиться, что это не просто сплетни, – сказала я в заключение.

Джереми молча встал и вышел из машины. Я понимала, что ему нужно побыть одному, но не смогла сдержать своего порыва и вышла вслед за ним.

Желтое солнце поднималось все выше и выше над утренним туманом, который медленно растворялся, и было похоже, будто занавес открывает перед нами ошеломляющую картину Средиземного моря. И как в сказке из завесы тумана открывался прекрасный вид Генуи с фортами, замками, башнями и множеством утерянных секретов.

Джереми, разумеется, не обращал на все эти красоты ни малейшего внимания. Он смотрел на великолепный пейзаж и, выждав продолжительную паузу, начал говорить:

– Получается, что бабушка Пенелопа уговорила моего отца, то есть отчима, жениться на матери для того, чтобы оставить меня в семье? – все еще находясь в шоке, сказал он. – И что на самом деле я правнук ее водителя? – Сделав паузу, он закончил: – Ее слуги?

– Не говори ерунды, – немного раздраженно сказала я. – На самом деле он не был слугой. Это было лишь прикрытием. Он был единственным человеком, которого бабушка любила по-настоящему.

– И по-твоему, это все меняет? – саркастически произнес Джереми. – Вы, женщины, так похожи! Выдумаете, что если скажете: «Я люблю его», – то все сразу же становится на свои места. Так вот, это не так. Ты хоть представляешь, каково это чувствовать себя, когда другие то и дело норовят выбить стул из-под твоей задницы? Ты представляешь, что значит, когда всю жизнь ты был уверен, кем являешься, и вдруг оказывается, ты совсем не тот человек, а абсолютно другой, отпрыск какой-то нелепой парочки иностранцев, которых никогда в жизни не видел, да и не увидишь?

– Если ты меня внимательно слушал, то должен понять, что это не «какая-то парочка иностранцев», – сказала я в ответ.

Мне хотелось, конечно, быть несколько лояльнее к человеку, который все еще пребывал в шоке от услышанного, но я не могла вынести его саркастического тона и того, что он даже не заметил, как осторожно я пыталась ему все рассказать.

– Если тебя волнует наследство, можешь успокоиться, потому что Джулио, твой прадед, родом из аристократической итальянской семьи, – продолжала я, – а его сын Доменико, твой дед, был очень смелым человеком, где он только не побывал во время войны и закончил свою жизнь в Америке. Между прочим, он был умным и удачливым, в Америке он полюбил девушку, женился на ней, и у них родился сын Тони, твой отец, который любил музыку так же сильно, как и ты. Приехав в Англию, он страстно влюбился в твою мать, которая, в свою очередь, так сильно любила его, что до сих пор в память о нем содержит Дом ветеранов. Ты, пожалуй, единственный, кто с таким сарказмом относится к любви и преданности. Возможно, любовь не значится в твоем списке ценностей. Или как у вас, аристократов, это называется…

– «Дебретт»,[5]– автоматически сказал Джереми.

– Но любовь все же встречается намного реже рубинов. Это твоя душа, хочешь ты это признавать или нет. И если ты задумаешься, возможно, это лучшее известие, которое тебе доводилось слышать.

– Нет, не лучшее, – неожиданно оборвал меня Джереми.

Он посмотрел на меня с таким выражением, будто собирался сообщить нечто сакраментальное. Нам пришлось вести машину всю ночь, подгонял нас лишь выплеск адреналина из-за возможной погони. Мы нашли это странное, но как нам показалось, безопасное место и стояли сейчас запыленные и уставшие. Одним словом, мы достигли той странной стадии восприятия действительности, когда рушатся границы дозволенного и эмоции выплескиваются на собеседника неискаженными.

– Лучшее известие, какое я когда-либо получал, – медленно начал Джереми, – невыносимая, упрямая, твердолобая девчонка…

– Упрямая и твердолобая – это синонимы, – автоматически поправила я его.

Я не сдержалась, потому что если уж он так долго набирался смелости, чтобы сказать мне что-то важное, то я тем более с ужасом ждала этого момента и старалась хоть немного отсрочить его.

– Ну вот, ты снова за старое! – воскликнул Джереми.

– Так что это за лучшая новость, которую ты когда-либо слышал? – спросила я на этот раз наполовину испуганно, наполовину завороженно.

– Лучшая новость – это то, что ты больше мне не двоюродная сестра, – произнес наконец Джереми. – И мне больше не надо заботиться о тебе, мне не нужно больше мириться с твоими ненормальными идеями. Мне не нужно больше волноваться, что кто-то украдет тебя, или обманет, или совратит…

Я едва могла поверить тому, что услышала. Я знала, что правильно все поняла, потому что это чувствовалось. Словно на аттракционе, очутившись внизу и переведя дыхание, мы летим высоко вверх, выше и выше в синее небо.

– И более того, – продолжал Джереми, – мне больше не придется защищать тебя от меня самого. Ты, безумная девчонка, заставила меня волноваться с самого первого дня, когда пыталась отделаться от той надоедливой пчелы на пляже. А потом на несколько лет просто исчезла из виду; я подумал, что наконец-то отделался от тебя. Но ты все равно с легкостью и беспечностью, свойственной тебе, появилась в моей жизни – так уж сложились обстоятельства, и мне снова пришлось ладить с тобой и держать себя в руках. И сейчас мне уже не придется чувствовать себя виноватым за те чувства, что появились во мне с того самого дня, когда ты впервые оказалась в Лондоне. Такая красивая, будто специально мучила меня или, может, сама была не в состоянии сдержать свои чувства. Ты вообще слушаешь меня? Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – тихо произнесла я. – Чувства, которые ты испытываешь, – обычное человеческое желание.

– И? – настаивал Джереми. – Продолжай.