Не хватало только гигантского изображения свидетельства о научной новизне, стоимостью 8 млн шведских крон. Конечно, чувства Линде были вполне понятны. Значительная часть его идентичности как ученого была связана с инфляционной теорией, так что было почти невозможно определить, где заканчивается «Линде» и начинается «инфляция». После стольких лет упорной борьбы один на один с невидимым могущественным врагом возможность получить подтверждение своей теории еще при жизни казалась ему невероятной. Коллектив BICEP2 сделал это не столько для Линде, сколько для себя: финишировав первыми в этой гонке, мы вписали себя в Зал славы мировой науки и, как мы надеялись, в список нобелевских лауреатов. Природа оказалась милостива ко всем нам. У меня на глаза навернулись слезы. Вероятно, я был такой не один: в тот день видеоролик набрал 2 млн просмотров.

Телескоп BICEP2 был настолько простым, насколько это было возможно, вторя идее изобретения Галилея. Меня восхищала мысль о том, что небольшой рефрактор в очередной раз помог человечеству выйти на новый уровень знаний о космосе и о месте человека в нем. Как 400 лет назад «Звездный вестник» Галилея, публикация в интернете результатов эксперимента BICEP2 вызвала настоящую сенсацию. Участники проекта в одночасье стали знаменитостями, и, к моей гордости, BICEP2 был главным героем этой истории.

Космологический стартап под названием BICEP2 провел первичное публичное размещение акций, и те мгновенно взлетели в цене. Наш научный единорог принес своим венчурным инвесторам, включая, разумеется, финансирующие агентства, миллиард долларов PR-капитала.

Как и многих первопроходцев в Кремниевой долине (в моем случае это была идея создания BICEP), меня вытеснили из бизнеса. Я чувствовал себя астрономическим двойником Эдуардо Саверина, соучредителя Facebook, который подал в суд на Марка Цукерберга за то, что тот свел его долю в капитале почти до нуля. На какую-то наносекунду у меня даже возникла мысль подать в суд на руководителей BICEP2. Но какие у меня были основания помимо горечи и обиды? А что, если Ковач и Бок были правы: что, если, присоединившись к POLARBEAR, я действительно предал их?

Хотя я потерял, возможно, единственный в моей жизни шанс на Нобелевскую премию, я утешал себя тем, что эту историю начал писать я. «Идея — вот что имеет значение, — успокаивал я себя, — это и есть главный приз». Более того, полученные результаты превзошли мои самые смелые ожидания. По сути, моя идея позволила найти доказательства квантовой гравитации! Неплохо для того мальчика с телескопом!

К моему облегчению, журналисты раскопали значение акронима BICEP2. В статье «Космическая рябь таит следы Большого взрыва» газета The New York Times представила название BICEP во всей его красе: Background Imaging of Cosmic Extragalactic Polarization («Фоновое изображение космической внегалактической поляризации»). Мне было приятно, что моя роль (частично) восстановлена. Но, когда мои родные прочитали статью, они пришли в недоумение: почему в ней ни разу не упоминалось мое имя? Единственное, что я мог сказать: «Это недоразумение». Такой ответ не удовлетворил мою дотошную мать. Она требовала, чтобы в The New York Times опубликовали опровержение на целую полосу.

«Если это подтвердится, — писала The Times, — открытие BICEP2 станет такой же значимой вехой в науке, как недавнее открытие темной энергии, заставляющей расширяться нашу Вселенную, или самого Большого взрыва. Оно откроет обширные области времени, пространства и энергии для науки и новых догадок»{18}.

Догадки не заставили себя ждать. В своей статье в The New Yorker физик Лоуренс Краусс размышлял об историческом значении результата BICEP2: «В редкие моменты научной истории ученые открывают новое окно во Вселенную, и это меняет все. Вполне возможно, что сегодня мы переживаем именно такой день… если это открытие подтвердится, оно расширит наше окно эмпирических знаний о Вселенной фактически настолько же, насколько оно расширилось за всю предшествующую историю человечества»{19}.

До Нобелевской премии оставался всего один шаг — получить подтверждение. Это было изматывающее ожидание. Похожим образом я чувствовал себя во время беременности моей жены: ждать приходится трудно и долго, но тот бесценный «приз», который ты получаешь в конце, оправдывает все. Мы были уверены, что команда Planck и остальные конкурирующие группы подтвердят нашу находку. Но их результаты уже не имели значения: мы были первыми. Как и в рождении Вселенной, важен был первый миг.

Несколько недель после пресс-конференции члены команды BICEP2 наслаждались ее послесвечением. Им пророчили вторую Нобелевскую премию за инфляцию. Вторую? Возможно, вас это удивит, но за несколько десятилетий до BICEP2 Нобелевская премия за исследование инфляции уже была вручена, хотя речь шла об инфляции иного рода. Экономист Милтон Фридман выдвинул гипотезу, что уровень безработицы зависит от темпов денежной инфляции.

Открытие BICEP2, подтверждавшее космическую инфляцию, подкрепило предположения Фридмана: оно обеспечило нашей публикации больше тысячи цитирований за короткое время, многочисленные интервью в СМИ, две лекции на TED и едва ли не карт-бланш на получение финансирования на строительство будущих поляриметров{2}. Джон Ковач даже вошел в список «100 наиболее влиятельных людей 2014 года» по версии журнала Time{3}. Фридман был прав: выявив инфляцию, BICEP2 обеспечил космологам полную занятость на десятилетия вперед.

Но как же насчет приведенного выше утверждения Фридмана, что «точные науки» ориентируется на «точные знания»? Действительно ли общественные науки, по сравнению с физическими, больше озабочены поведенческими аспектами своих специалистов?

Отголоски пресс-конференции, посвященной BICEP2, не затихали еще долго после того, как съемочная группа покинула Кембридж. Если и раньше инфляция доминировала на рынке идей, то после пресс-конференции она стала почти монополией. Инфляционная теория устранила всех конкурентов — ситуация, которая не стоит волнений нобелевского лауреата вроде Милтона Фридмана. И, по правде говоря, не все были рады такому росту популярности инфляции.