Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Баранов снова казался прежним — властным и решительным, сам следил за снаряжением Афонина в поход против индейского племени, расправившегося с Гедеоном, усилил везде караулы, сменил гарнизон Озерного редута. Вечером под воскресенье вызвал Лещинского, окончательно условился о дне встречи заговорщиков. Теперь пора. Сердце должно молчать.
И Лещинский торопил своих. Упирал на то, что скоро наступят холода, нужно покинуть Ситху до затяжных штормов. Бывший помощник боялся теперь встречаться с Павлом. Боялся он и встречи с Робертсом. Срок, назначенный пирату, тоже подходил к концу.
В крепости стало совсем тихо. Осенняя непогодь загнала всех колонистов в избы и бараки, большая часть зверобоев еще не возвращалась с промыслов. Бой котов был на редкость удачным — тысячи шкур уже доставили алеуты с новооткрытых лежбищ. На рейде не виднелось ни одного судна. Форт словно вымер, лишь по-прежнему в пустой церкви звонил колокол — Ананий продолжал упорствовать. Да еще бренчало железо в литейне.
Нелепая смерть Гедеона взволновала Павла, но еще больше удручала его после этого случая заметная отчужденность правителя. Тем более теперь, когда сомнения кончились и он по-настоящему обрел отца... Несколько раз Павел хотел подойти к Баранову, рассказать о встрече с Лещинским, высказать все, что накопилось за эти годы, но мешали врожденное чувство застенчивости и сохранившаяся еще с детства привычка не соваться к правителю, когда тот чем-нибудь озабочен.
Все же Павел повеселел, целые дни проводил у печи и горна, плавил новую руду, постепенно успокаиваясь и, как всегда, увлекаясь работой. Он знал, что пройдет некоторое время, и Баранов позовет его сам, и тогда он ему обо всем расскажет. Расскажет и о Наташе, без которой теперь он не мог быть до конца счастливым... Он понял это тогда, на озере, когда, уверенный и словно возмужалый, ушел в последний раз от Лещинского... Он и Наташа просидели на берегу весь вечер... Незаметно для самого себя Павел начинал мечтать вслух и до поздней ночи не уходил из литейни.
Серафима приносила ему рыбу, молча жарила на углях, грубовато подсовывала сковородку, так же молча уходила и долго стояла в темноте, прислонившись в углу сарая, задыхающаяся от невысказанного. Дождь бил в лицо, мокли платок и волосы, но она ничего не замечала. Она любила горячо и сильно и так же безнадежно, как была безнадежна вся ее жизнь.
Выслушав распоряжение правителя, Лещинский в тот же вечер навестил гарпунщика, разыскал Попова. Решили собраться через два дня и приступить к действиям. Завтра начнут прибывать первые байдары с промышленными, наступало самое подходящее время.
Лодки разгружались день и ночь, смолистые факелы отгоняли темноту. Шел дождь, было холодно и сыро, промышленные спешили поскорее снести добытые шкуры в сушильни, поставленные возле лабазов. Только к обеду условленного дня звероловы покинули берег, разбрелись по домам. У перевернутых байдар алеуты разложили костры. Форт затих.
— Теперь можно идти, — негромко сказал Лещинский, приближаясь к Наплавкову, ожидавшему его знака у одной из крайних лодок. — Никого нет.
Гарпунщик вытер ветошкой руки, подтянул пояс и, словно давно собрался шабашить, медленно заковылял к баракам.
Пили ром. В горнице стояла теплынь, хотя на дворе снова усилился ветер, гнал к морю низкие, тяжелые тучи. Изредка прорывалась снеговая крупа. Осень, как видно, кончилась. Раньше времени наступали холода.
— Ну, хорунжий, прощайся со студеными краями. Там всегдашнее лето. Захочешь — и не выпросишь ледку.
Наплавков был весел, шутил и смеялся. Жребий брошен, люди уже прибыли, со многими успел перекинуться парой слов. Радовало, что зверобои сами искали с ним встречи, нетерпеливо напоминали о давно задуманном. Тяготы и лишения не уменьшались, надвигалась зима, голодная и жестокая. Будь что будет. Не с Лещинским рассчитывал он начинать это дело, но теперь дорога отрезана. Сегодня собираются в последний раз.
Попов молчал, тянул пахучую жидкость, о чем-то думал. Собрание шло не по-деловому, от тепла и рома все немного размякли. Один только Лещинский возбужденно и суетливо ходил по комнате, настороженно, не показывая виду, прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из караульни. Потолок тонкий, можно было иногда разобрать даже команду.
Лещинский нервничал и плохо слушал Наплавкова. Скоро должен прийти в караульню Баранов, а заговорщики еще не начинали писать обязательства. Он несколько раз намекал китобою, подливая ром, озабоченно прислушивался у двери, но гости, казалось, забыли, зачем собрались. Наплавков ждал темноты, чтобы потом незаметно обойти бараки, Попов мечтал о будущем. И еще одно обстоятельство сильно беспокоило Лещинского — как он сумеет затянуть песню. Тогда он об этом не подумал. Пока ничто не давало повода.
Наконец гарпунщик поднялся, сдвинул в сторону кружки и бутылки с ромом, смахнул рыбьи кости.
— Ну, государи-товарищи, пора и за дело. Вели, хорунжий, составить бумагу. Сегодня и подписи соберем. Вместо присяги будет.
Он распорядился подать на стол чернильницу и бумагу, но сам писать отказался.
— Голова с непривычки от рому шумит, — сказал он, усмехаясь. — Еще насочиняю чего... Пиши, господин Лещинский..
Быстро и незаметно глянув на соседа, гарпунщик пододвинул ему перо.
— Твоею рукою крепче выйдет. Ты мастер на все науки.
Попов кивнул, убрал со стола кулаки, осторожно, словно боясь что-нибудь опрокинуть, сел подальше. Большой и громоздкий, он недоверчиво глядел на приготовления. В душе зверолов не одобрял всей этой церемонии, но перечить Наплавкову не стал.
Лещинский сел писать. Слова давно были обдуманы, и он не следил за ними. Баранов уже явился, внизу усилились голоса, слышно было, как несколько раз скрипнула дверь. Еще какие-нибудь полчаса...
«Обязательство»... — вывел он косым торопливым почерком, чувствуя, как начинают дрожать руки. — «18... года... Число нижеподписавшихся, избрав в подобие яко Войска Донского хорунжего Ивана Попова...»
Лещинский писал быстро и почти без остановок, лишь изредка посыпал строчки мелким песком, чтобы скорее высыхали. Несколько раз он явственно расслышал стук мушкетов о каменный пол караульни. Тогда ему казалось, что вот-вот сейчас все откроется, моментами мерещился голос Павла. Но гарпунщик и будущий хорунжий не замечали его волнения. Наплавков продолжал ходить по комнате; Попов, отвернувшись, глядел в окна. Оба они тоже были взволнованы. Приближался решительный час, завтра все должно пойти по-иному.
Лещинский дописал последнюю строчку. Обязательство было готово. Откинувшись на спинку стула, он вытер лоб, принужденно усмехнулся и, чтобы скрыть нервную дрожь, налил себе кружку рому. На одну секунду он уловил приглушенные шаги по лестнице.
Наплавков взял бумагу, подошел к окну.
