В одиннадцать часов вечера Христиан поднялся по неосвещенной черной лестнице. Гретхен в зеленом шерстяном платье сидела за столом и писала. Она даже не повернулась, когда вошел Христиан.

«Бог ты мой! – мысленно подивился он. – Как она похожа сейчас на своего лейтенанта!» Неслышно ступая, он подошел к столу и поцеловал Гретхен в затылок, ощутив аромат ее надушенных волос.

Гретхен перестала писать и взглянула на Дистля. Ее лицо оставалось серьезным и отчужденным.

– Ты должен был мне сказать! – заговорила она резким тоном.

– Что сказать?

– Ты мог бы доставить мне массу неприятностей! – не слушая его, продолжала Гретхен.

– Но что я сделал? – спросил недоумевающий Христиан, тяжело опускаясь в кресло.

Гретхен вскочила и принялась ходить по комнате с такой быстротой, что платье путалось у нее в ногах.

– Это непорядочно! Сколько мне пришлось из-за тебя вынести!

– Что вынести? – крикнул Христиан. – О чем ты говоришь?

– Не кричи! – огрызнулась Гретхен. – Кто знает, не подслушивают ли нас.

– Может быть, ты объяснишь мне толком, – понизил Христиан голос, – в чем дело?

– Вчера днем, – Гретхен остановилась перед ним, – у нас в учреждении был человек из гестапо.

– Ну и что же?

– А сначала они побывали у генерала Ульриха, – многозначительно добавила Гретхен.

Христиан устало кивнул головой.

– Но кто такой генерал Ульрих?

– Мой друг. Мой очень хороший друг, который из-за тебя, видимо, нажил кучу неприятностей.

– Я в жизни не видел генерала Ульриха!

– Говори тише. – Гретхен подошла к буфету и налила себе полстакана коньяку. Христиану она даже не предложила выпить. – Какая же я дура, что вообще пустила тебя в дом.

– Но скажи, – потребовал Христиан, – какое отношение имеет ко мне генерал Ульрих.

– Генерал Ульрих, – с расстановкой ответила Гретхен после большого глотка коньяку, – это человек, который хлопотал о присвоении тебе офицерского звания и о твоем прикомандировании к генеральному штабу.

– Ну и что же?

– Вчера ему сообщили из гестапо, что тебя подозревают в принадлежности к коммунистической партии. Гестапо интересуется, при каких обстоятельствах он познакомился с тобой и почему проявляет к тебе такое внимание.

– Но что ты от меня хочешь?! – сердито воскликнул Христиан. – Я не коммунист, я член австрийской нацистской партии с тридцать седьмого года.

– Все это гестапо знает не хуже тебя. Но гестапо известно и то, что с тридцать второго по тридцать шестой год ты был членом австрийской коммунистической партии и что вскоре после аншлюса ты чем-то насолил региональному комиссару Шварцу. Кроме того, им известно, что у тебя был роман с американкой, которая в тридцать седьмом году жила в Вене с евреем-социалистом.

Христиан устало откинулся в кресле.

«До чего же это гестапо дотошное, – подумал он, – и все же какая неточная у них информация!»

– В части за тобой ведется постоянное наблюдение, – криво усмехнулась Гретхен, – и гестапо получает ежемесячные доклады о каждом твоем шаге. Тебе, вероятно, будет интересно узнать, что мой муж в своих рапортах характеризует тебя как очень способного и преданного солдата и настойчиво рекомендует направить в офицерскую школу.

– Не забыть бы поблагодарить его по возвращении, – равнодушно отозвался Христиан.

– Разумеется, ты никогда не станешь офицером, – снова заговорила Гретхен. – Тебя даже не пошлют на Восточный фронт. Если твою часть перебросят туда, ты получишь назначение куда-нибудь совсем в другое место.

«Отвратительная западня, из которой нет выхода, – пронеслось в голове у Христиана. – Нелепая, невероятная катастрофа!»

– Вот и все, – услышал он голос Гретхен. – Надеюсь, ты понимаешь, что когда в гестапо узнали о том, что женщина из министерства пропаганды, поддерживающая служебные, дружеские и иные связи со многими высокопоставленными военными и штатскими…

– Да перестань ты! – раздраженно остановил ее Дистль и поднялся. – Ты говоришь, как следователь из полиции!

– Но ты должен войти в мое положение… – Христиан впервые услышал в голосе Гретхен виноватые нотки. – Людей отправляют в концлагеря и не за такие вещи… Ты должен, дорогой, понять мое положение!

– Я понимаю твое положение, – громко сказал Христиан. – Я понимаю положение гестапо, я понимаю положение генерала Ульриха, и все это осточертело мне до смерти! – Он подошел к Гретхен, остановился перед ней и, не сдерживая ярости, спросил: – Ты тоже думаешь, что я коммунист?

– Не имеет значения, дорогой, что я думаю, – уклонилась она от прямого ответа. – А вот в гестапо думают, что ты можешь быть коммунистом или, по крайней мере, что ты не совсем… не совсем надежен. Это важнее того, что думаю я. Пожалуйста, не сердись на меня… – Гретхен теперь говорила мягким, умоляющим голосом. – Другое дело, если бы я была обыкновенной женщиной и выполняла простую, незначительную работу… Я могла бы встречаться с тобой когда угодно и где угодно… Но в моем положении это очень опасно. Тебе не понять этого, ты так долго не был в Германии и не представляешь себе, как внезапно исчезают ничем не провинившиеся люди. Честное слово. Прошу тебя… Не смотри так сердито!..

Христиан вздохнул и снова опустился в кресло. Потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этому. Ему вдруг показалось, что он не у себя на родине, что он иностранец, который растерянно бродит по чужой, полной опасностей стране, где каждому сказанному слову придается совсем иной смысл и каждый поступок может вызвать неожиданные последствия. Он вспомнил о тысяче гектаров в Польше, о конюшнях, о поездках на охоту и угрюмо улыбнулся. Хорошо, если ему разрешат снова стать инструктором лыжного спорта.

– Не смотри так… Не отчаивайся, – попросила Гретхен.

– Прости, пожалуйста, – насмешливо осклабился Христиан, – сейчас я запою от радости.

– Не сердись на меня. Я же ничего не могу сделать.

– Но разве ты не можешь пойти в гестапо и рассказать им все? Ты же знаешь меня и могла бы доказать…

Она отрицательно покачала головой.

– Ничего я не могу доказать!

– В таком случае я сам пойду в гестапо, я пойду к генералу Ульриху.

– Не смей и думать об этом! – резким тоном воскликнула фрау Гарденбург. – Ты погубишь меня. Гестаповцы предупредили, чтобы я ни единым словом не проговорилась тебе, а просто перестала с тобой встречаться. Ты только навредишь себе, а мне… Один бог знает, что они сделают со мной! Обещай, что ты никому ничего не расскажешь.

Гретхен выглядела очень напуганной. В конце концов, она и в самом деле ни в чем не виновата.

– Хорошо, обещаю, – сказал он, поднимаясь и медленно обводя взглядом комнату, с которой были связаны самые лучшие дни его жизни. – Ну что ж. – Он попытался усмехнуться. – Не могу пожаловаться, что я плохо провел свой отпуск.