– Дыхай-дыхай глубоко, – посоветовал я ей. – Надувай-надувай себя, как матрас.

Я помню – мои кости помнят, – каково это: проснуться, испытывая боль от жесткой земли, когда одна рука онемела, подушка (ботинки, завернутые в брюки и рубашку) бог знает где, лицо на брезентовом дне палатки, холодном и мокром от росы. Потяни-и-ись, выпрями ноги, напряги мышцы, оттолкнись от ножной части мешка, как пловец от дна водоема. Сверху сквозь ткань цвета хаки сочится свет. Я сообразил, где нахожусь. Что меня разбудило? Птицы? Чародей, выдувающий через ноздрю травяное семечко или натягивающий веревку, чтобы дотянуться до хорошей травы? Рядом Салли еще спит, видна только темная масса волос.

Осторожно отвожу в сторону клапан палатки. Снаружи вижу примятую траву, бревно, угол решетки над кострищем. Роса выпала обильная: с клапана, пока я его держу, на руку капает, трава отсвечивает голубым. Снуют и щебечут незнакомые мне птицы. Это они пробудили меня от сна, смешанного с болью?

Нет. Другое. Всплески. Наш друг бобер?

Вылезаю из мешка, точно змея из кожи, и встаю в одних трусах. Земля мокрая, холодная, усыпана грубыми веточками, и я шарю внутри в поисках ботинок, обернутых одеждой. Салли не шевелится. Палатка на той стороне поляны закрыта, в ней тихо.

Голоса – мужской и женский, всего слово-другое. Поворачиваюсь. От озера, явно более теплого, чем воздух, идет пар. Из свинцово-серой воды выступает зеленый островок. Из кустов на нем, великолепно обнаженные, выходят Ланги, они собирают ягоды в кастрюлю.

Они на виду очень недолго и, поглощенные своим занятием, не глядят в мою сторону. Изумленный, покрытый гусиной кожей, смотрю, как они обирают крайние кусты и опять исчезают, раз – и нету, лесные существа.

Но от ощущения отделаться невозможно. Сид сейчас – доминирующая особь, самец из самцов. Мускулатура у него так и так словно у микеланджелова Адама, но этим утром он излучает гордость, уверенность в своей мощи, даже высокомерие. А Чарити? Покорная самка, послушно следующая за ним, поворачивающаяся обобрать куст, на который он ей указывает, не подкрепляющая Причардом свое желание перечить. Не Причард диктует условия сегодня утром, и не Причард, я уверен, диктовал их ночью.

Я пригнулся, испытав мгновенное чувство, что если Сид меня увидит, то позовет присоединиться, нас обоих позовет присоединиться. А этого я – по разным причинам – не хочу. Купание голышом средь бела дня, вероятно, вообще меня смущает. Чарити, не сомневаюсь, тоже была бы смущена. Подозреваю, что это их момент, лучше оставить их сейчас одних.

Но, кроме того, в Сиде в эту минуту есть что-то физически подавляющее. Он шествует по этому острову точно бог. Не исключено, что мне припомнился день, когда мы все загорали на причале и он, приподнявшись на локте, положил руку на ступню Салли и, словно забыв о моем присутствии, сказал: “Какая изящная, женственная маленькая ножка!” Не раз с тех пор, как мы познакомились, у меня возникало впечатление, что Чарити не всегда вполне отвечает его телесному темпераменту и что когда она противится или отстраняет его, он может потянуться к чему угодно женскому, ласковому и находящемуся рядом.

Выходит, я избегаю сравнений и состязаний на его условиях, предпочитая свою собственную территорию, где чувствую себя уверенно? Возможно. Так или иначе, я одеваюсь, иду и зажигаю костер, стараясь делать это не беззвучно, чтобы они знали, что я встал. Вскоре они оба плывут обратно, Сид толкает перед собой по воде кастрюлю с ягодами. Когда встают, я вижу, что на нем плавки, на ней купальник. Шумно выходят на берег, стыдя нас как ленивых сонь, и вытираются полотенцами у моего костра. Красивые люди, пышущие жизнью.

Будучи собой, Чарити, честная натура, явно решила признать свою ошибку и больше ее не повторять. А когда она что-то решила, можно не сомневаться, что она будет придерживаться этого решения. Весь остальной поход она была весела, забавна, покладиста, до краев полна энтузиазма и интереса ко всему, внимательна, великодушна. Мы полюбили ее с новой силой, едва она, как смеющаяся Венера, поднялась из водоема, запомнившегося мне под названием Тиклнейкид-понд.

Потом, конечно, грянула беда – но пусть это немного подождет, мне хочется вспоминать все по порядку. Кое-что из нашего похода еще осталось, еще не рассказано.

В предпоследний день мы стояли лагерем у ручья, который стекал каскадами по мрамору, наполняя одну мраморную чашу за другой. Берега, как и русло с его желобами и чашами, были чисто каменные. После двух дождливых дней светило солнце. Мы разложили вещи и провели утро за сушкой палаток, одежды, спальных мешков.

Предыдущие дни прошли, несмотря на дождь, без сучка, без задоринки. Мы превосходили себя в приветливости, готовности помочь, добродушии. Один вечер провели за пением на сухом сеновале. Вчерашнее мокрое утро, когда сухими остались только спички в стеклянной банке, сделали поводом для шуток. Сейчас мы лежали в купальных костюмах на чистом мраморе, зелено-белая вода, зеленая с прожилками, сама точно мраморная, текла мимо, а Чародей перекатывался на спине и лягал воздух в густой траве внизу, где кончались каскады. Во дает, просто загляденье, говорили мы друг другу. Молодец, Чародей!

Наше снаряжение лежало на берегу, напоминая фотографию из “Нэшнл джиогрэфик”: ковры в Исфахане, вымытые и разложенные вдоль реки для сушки. Мы умиротворенно, праздно блаженствовали в теплых лучах. Чарити и Салли, которые звонили домой при любой возможности – правда, она представилась только дважды, один раз в сельской лавке, другой раз на ферме, – сейчас, похоже, не думали о покинутых детях. Мы нежились на берегу, молодые, здоровые, расслабленные, беззаботные, забывшие обо всем, кроме покоя и солнца.

– Ларри, – без предисловий сказала вдруг Чарити сквозь журчание потока. – Салли. Что вы собираетесь делать?

– В связи с чем делать? – уточнил я. – Когда делать?

– В связи с тем, как и где вы будете жить.

Солнце лежало у меня на спине, как горячий компресс. Согретый, спокойный, чувствуя себя в безопасности, я поднял с запястья лицо и посмотрел сначала на Салли, которая не шевелилась, а затем на Чарити, лежавшую на животе и подпершую подбородок ладонями. Чуть дальше расположился Сид, этакий морской лев, сделавший свое дело и считающий, что теперь с него взятки гладки.

– Что заставило тебя в эту минуту эйфории поднять столь неприятную тему?

– Я тут думала… Мы с Сидом кое-что обсуждали. Вы действительно собираетесь в Бостон? Ты и правда хочешь прожить без должности, как вольный художник?

– Примерно так – если дядя Ричард не выручит нас, предложив место.

– Ты думаешь, ты справишься?

– Жизнь покажет.

– Ты просто зверь, – сказала Чарити. – У тебя жена и ребенок.

– Благодарение богу, что они у меня есть. Ты думаешь, им не понравится Бостон?

– Нет, если будет нечего есть. Я о них беспокоюсь. Я даже о тебе беспокоюсь. У тебя так все скудно…