Адамберг сел на нагретую солнцем траву и, вооружившись кусочками коры и сухими веточками, принялся терпеливо соскабливать мох, которым обросло надгробие. Целый час он с удовольствием предавался этому занятию, порой осторожно царапая камень ногтями или прочищая соломинкой высеченные в камне буквы. Мало-помалу надпись открылась, но понять ее Адамберг не мог — эта длинная фраза была написана кириллицей. Вся, кроме четырех последних слов. Он встал, еще раз протер поверхность камня ладонью и отступил на шаг, чтобы прочесть эти слова.

Плог! Любимое словечко Владислава в данном случае можно было перевести как «эврика». Рано или поздно он совершил бы это открытие. Не сегодня, так завтра забрел бы сюда и уселся перед серым камнем, под которым таились корни всей этой истории. Он не мог проникнуть в смысл длинной эпитафии на сербском языке, но ему было вполне достаточно последних четырех слов.

Петар Благоевич — Петер Плогойовиц

Дальше — даты рождения и смерти:

1663–1725

Креста не было.

Плог.

Плогерштайн и Плёгенер, Плог и Плогодреску — все произошли от этого Плогойовица. Вот она, тайна преследуемой семьи. Изначально их фамилия была Плогойовиц, или Благоевич. Впоследствии эта фамилия претерпела случайные искажения либо была изменена в соответствии с языком страны, куда судьба забросила ее обладателей. А здесь покоится первая жертва преследования, их общий предок, которого после смерти изгнали на опушку леса, чью могилу нельзя посещать, нельзя украшать цветами. Вероятно, он тоже был убит, но очень давно, в 1725 году. Интересно кем? И ведь эта безжалостная охота не прекратилась. Пьер Водель, потомок Петера Плогойовица, тоже опасался за свою жизнь. Он хотел предостеречь родственницу, фрау Абстер, оставил ей тревожный сигнал:

«Все так же оберегай наше царство, будь тверда, оставайся, как прежде, недосягаемой. Кисилова».

Разумеется, никакое это не любовное послание. Это отчаянный призыв к бдительности, страстная молитва о том, чтобы Плогойовицы смогли уцелеть, чтобы каждый из них заботился о выживании всех. Узнал ли Водель об убийстве Конрада Плёгенера? Наверняка узнал. И понял, что старая вендетта возобновилась — если, конечно, она прерывалась хоть на какое-то время. Старик боялся, что его тоже убьют. После кошмара в Пресбауме он изменил завещание, фактически оборвав все нити, которые связывали его с родным сыном. Жослен ошибался: у Воделя были не воображаемые, а реальные враги. Неудивительно, что они обладали именами и лицами. Скорее всего, их корни тоже следовало искать здесь. А началось это в первой четверти XVIII века, то есть почти триста лет назад.

Ошеломленный Адамберг уселся на бревна и запустил пальцы в волосы. Прошло триста лет, а война кланов все еще длилась, поражая неслыханной жестокостью. Зачем? Что могло быть предметом спора? Древний клад, сказал бы ребенок. Деньги, сказал бы взрослый. Звучит по-разному, а смысл одинаковый. Что ты сделал, Петер Благоевич-Плогойовиц, ради чего обрек своих потомков на такую участь? И что сделали с тобой самим? Бормоча все это себе под нос, Адамберг погладил теплый от солнца камень и вдруг сообразил, что, если солнце светит ему в лицо и нагревает камень с обратной стороны, значит, надгробие смотрит не на восток, как положено, а на запад. Убийца? Ты учинил расправу над местными жителями, Петер Плогойовиц? Вырезал целую семью? Грабил, опустошал этот край, наводил ужас на его население? Что такого ты сделал, почему Кромс в черной футболке с белым скелетом до сих пор сражается с тобой?

Что такого ты сделал, Петер?

Адамберг переписал надпись на камне себе в блокнот, стараясь по возможности точно воспроизводить непонятные буквы.

Пролазниче, продужи своjим путем, не осврhи се и не понеси ништа одавде. Ту лежи проклетник Петар Благojевиh, умревши лета господнег 1725 у cвojoj 62 години. Нека би му клета душа нашла покoja.

В комнате, где поселили Адамберга, потолок был высокий, стены сплошь увешаны старинными пестрыми коврами, а кровать накрыта голубой периной. Адамберг плюхнулся на эту кровать, положил руки под голову и закрыл глаза. После долгой дороги тело ныло от усталости, но комиссар блаженно улыбался: ему удалось обнаружить корни Плогов, хотя история этого семейства все еще оставалась для него загадкой. Сейчас у него не было сил обсуждать это с Дангларом, и он послал майору две лаконичные эсэмэски (Данглар упорно называл их «короткими текстовыми сообщениями» и никак иначе): «Родоначальник — Петер Плогойовиц» и «†1725».

В дверь постучали. Это была Даница, которая при ближайшем рассмотрении оказалась пухленькой миловидной женщиной не старше сорока двух лет. Адамберг проснулся и взглянул на часы: начало девятого.

— Večera je nа stolu, — сказала она, широко улыбаясь и сопровождая слова жестами, которые означали «идти» и «есть».

Для удовлетворения основных жизненных потребностей вполне хватало и языка жестов.

Здесь, в Кисилове, люди постоянно улыбались — возможно, именно этой местной особенностью следовало объяснить «легкий, веселый характер», которым отличались дедушка и внук, Славко и Владислав. Размышляя о предках и потомках, Адамберг вспомнил про собственного сына. На несколько секунд он мысленно перенесся куда-то в Нормандию, где сейчас находился малыш Том, а затем слез с перины. Он сразу полюбил эту бледно-голубую, обшитую тесьмой перину с потертыми уголками, более уютную, чем ярко-красный пуховичок, который когда-то подарила ему сестра. Здешняя перина пахла сеном, или одуванчиком, или даже ослом. Когда он спускался по узкой деревянной лестнице, в заднем кармане, словно испуганный сверчок, застрекотал телефон, щекоча ему поясницу. Сообщение от Данглара. Ответ майора был кратким и резким: «Абсурд».

Владислав уже ждал его за столом, держа в руках нож и вилку вверх остриями. Dunajski zrezek, венский шницель, сказал он, указывая на тарелку, и чувствовалось, что он проголодался. К ужину Владислав надел белую футболку: от этого густая черная поросль у него на руках стала еще заметнее. Она доходила до запястий и останавливалась, точно волна, избывшая свою силу: ладони на тыльной стороне были белыми и гладкими.

— Осмотрели окрестности? — спросил молодой человек.

— Дунай и опушку дремучего леса. Одна местная женщина пошла за мной и стала уговаривать, чтобы я не ходил туда. В смысле, не ходил в лес.

Адамберг взглянул на Владислава, но тот ел, низко наклонившись над тарелкой, и его лица не было видно.

— А я все-таки пошел, — продолжал Адамберг.

— Потрясающе.

— Скажите, что означает эта фраза? — сказал Адамберг, кладя на стол листок из блокнота, на который он переписал надгробную надпись.

Владислав схватил салфетку и вытер губы.

— Так, всякие глупости, — произнес он.

— Да, но какие конкретно?

Влад недовольно запыхтел:

— Все равно рано или поздно вы докопались бы. Раз вы здесь, этого не избежать.