— Кому? — удивилась она.

— Нашему графу Монте-Кристо.

— И от чьего имени? — с иронией спросила Юлия. — Учти, если он приедет, то разоблачит тебя в один момент. И, вообще, почему это Андре Никольски должен приехать?

— Потому что история будет подлинной. Твоя история. Понимаешь, ему не хочется слышать о проблемах материальных. У него-то денег полно. Господин Никольски ищет родственные души. Людей, по отношению к которым поступили несправедливо.

Она вдруг напряглась. Глазов, не замечая ее состояния, вдохновенно продолжил:

— Изучая его фильмы, я понял следующее. Пункт первый: жертвой должен быть мужчина. Непременно мужчина. Никольски не убивает женщин. Он, должно быть, во всем случившемся винил не жену, а ее любовника, этого Мелешева. Ну, и хочет достойного противника. Мужчину. Пункт второй: письмо должно быть написано женщиной. Сильный пол должен сам решать свои проблемы. С чего это помогать мужчине, если он сам должен постоять за свою честь или честь своей семьи? Вот женщина — дело другое. Она обращается именно к защитнику. К мужчине. Пункт третий: дети. Непременно должен быть пострадавший ребенок. Он сам любит свою дочь и страдает в разлуке с ней. Ребенок, лишившийся материальной поддержки, как в случае с Лизой и в фильме про врача-убийцу. Либо ребенок, родившийся в результате насилия. Как в первом фильме про Дашу Петрову и того парня, что на нее напал. Либо не родившееся дитя. Как в случае с альфонсом, живущим за счет женщин. Он же заставил ее своим враньем сделать аборт. Ты меня поняла? Что с тобой?

Юлия сидела бледная, и ему показалось, что она сейчас заплачет. Дмитрий сообразил, наконец, что говорить о не родившихся детях при ней жестоко. Зачем мучить лишний раз? Заговорил мягче, но настойчивей:

— Ты же сама хочешь, чтобы этого маньяка поймали. Больной человек! Его психика пострадала в результате сильных потрясений. Если его не посадить в тюрьму или в психиатрическую лечебницу, он может покарать и невиновного человека. Сочтет, что тот совершил подлость, в которой его обвиняет какая-нибудь экзальтированная дамочка, и пристрелит. Или тормоза в машине испортит. Запрет в гараже. Мало ли способов? Поэтому ты должна мне помочь. Писать будешь ты.

— Я? — испугалась она. — О чем?

— Правду, и только правду. Мы не будем ничего придумывать. Ты расскажешь о своем несчастье. О годах, полных отчаяния. О долгом лечении. О том, как ты, наконец-то, забеременела, а тут какой-то маньяк убил твоего мужа. Ты потеряла ребенка ё результате сильного стресса. Тебе не хочется жить. Душа жаждет мести. Так ведь и есть? Или я чего-то не понял?

— Но тогда получается, что он…

— Приедет, чтобы убить самого себя? А кого он должен убить? Меня? Нет, дорогая, это есть логический конец истории, совершенно в духе Андре Никольски. Или Акима Шевалье. Он придет, чтобы узнать имя человека, сломавшего твою жизнь, а когда поймет, что это он и есть, сломается сам. Разве я не прав?

— Он не приедет. Не купишь ты его на такие дешевые трюки.

— На эти, быть может, и не куплю. А куплю на другой дешевый трюк. С музыкой. Ты же окончила музыкальное училище. Я не ослышался?

— Нет, — тихо сказала Юлия.

— Вот об этом обязательно надо упомянуть. О твоей любви к музыке, о том, что вдохновение пропало, что вместе с семьей ты потеряла возможность нормально работать. Правду и только правду. Ничего больше. И он приедет, вот увидишь. А мы будем ждать.

— Мы?

— Есть же еще Аркаша Мельников. Он будет, как запасной вариант. Сначала я сам с этим деятелем разберусь, с Никольским, а если мы друг друга не поймем, в дело вступят представители законной власти.

— Постой, как это? Почему ты? И о чем ты собираешься с ним говорить?

— Это уже мое дело. Я не могу всю жизнь сидеть на твоей шее. Замуж за меня ты не собираешься, как я понял. Жена требует размена квартиры. И куда мне деваться?

— Что-то я не пойму…

— И не надо. Время для взаимных откровений еще придет. У нас несколько месяцев, прежде чем письмо дойдет, и Никольский решится на новый вояж в Россию. А сейчас просто сделай то, о чем я тебя прошу. Учти только, что он придет к тебе. Значит, я должен быть рядом. Не боишься?

— Хорошо, я напишу, — согласилась Юлия. — Диктовать будешь?

— Нет, просто набросай черновик, а я откорректирую.

— Когда начать?

— Сейчас. Чем быстрее напишешь, тем меньше придется нам ждать. А ждать нелегко. Конечно, я в своем расчете уверен на все сто, но чем черт не шутит? Вдруг он решил завязать? Или лег в клинику и лечится от болезни. Деньги на это у режиссера есть.

Юлия тут же ушла в комнату, принесла лист белой бумаги, ручку, села к столу. Несколько минут грызла пластмассовый колпачок, в нерешительности примеряясь к листку так и этак. Потом спросила:

— А как мне к нему обратиться?

— Ну, «неизвестный благодетель», наверное.

— А серьезно?

— Серьезно? «Дорогой друг». Он должен почувствовать тебя твоим другом.

Она послушно написала так, как сказал Глазов. Потом опять стала грызть ручку. Дмитрий видел, что она колеблется. Ну что тут такого? Всего лишь написать правду!

— Что случилось? — спросил он.

— Тебе и в самом деле это нужно?

— Нам.

— Очень?

— Очень.

Она посмотрела с сомнением, но его взгляд был тверд. Потом Юлия еще с минуту думала о чем-то, вздыхала, разглаживала белый лист бумаги. Потом усмехнулась и стала быстро-быстро писать. Дмитрий замер, следя за ее рукой, словно боялся спугнуть.

Ему вдруг вспомнились школа, уроки в старших классах, когда его внимание все время отвлекала девочка с третьей парты. Ему был виден только краешек ее щеки и прядка русых волос, заправленная за ухо. Эта прядь все время выбивалась, падала на щеку, и тогда Дима Глазов видел еще и тоненькие пальцы, которые поспешно хватали ее и убирали на прежнее место. На мочке ее маленького розового уха была родинка. И от внезапной нежности он погружался в сладостное оцепенение…

Теперь Юля тоже сидела боком к нему и то и дело поправляла волосы, падающие ей на лицо. И он испытывал прежнее, почти детское наваждение, следя за ее рукой. На Дмитрия нашло оцепенение. Он опять не мог поймать что-то очень важное, что услышал недавно. Он удивился, хотел переспросить, а оно опять ускользнуло. Прошло минут сорок, Юлия закончила писать. Протянула ему листок, вопросительно нагнула голову: ну что?

Он встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, взял листок и стал читать. В принципе, все так, как он и хотел. Мило, трогательно. О музыке подробно и со вкусом. Юлия все поняла, умница. Но почему сидит теперь и улыбается?

— Я смешное что-то сделал? — надувшись, спросил он. — Или сказал?

— Ты умница. Только глупый ужасно. Обожаю тебя, — она подошла и поцеловала его в нос.