Утром 11 июля Беттани позвонил в советское посольство из телефона-автомата, назвался мистером Кобой и попросил соединить его с Гуком. Но резидент КГБ не стал брать трубку. Беттани трижды подступался к главе лондонской резидентуры КГБ со своим дареным конем — и трижды Гук тупо смотрел этому коню в зубы. История разведслужб знает мало подобных случаев, когда кто-то вот так бездарно упускал удачу, которая сама шла в руки.

Прошло три дня, и Беттани вдруг спросил одного коллегу по МИ-5: «Как, по вашему мнению, поступил бы Гук, если бы кто-то из британской разведки подбросил ему в почтовый ящик письмо?» Теперь сомнений не оставалось: стало ясно, что Коба — именно Майкл Беттани.

И все же улики против Беттани оставались лишь косвенными. Его телефон прослушивали, но это не дало никаких результатов. У него дома произвели беглый обыск, но не нашли ничего обличающего. Беттани заметал следы как профессионал, придраться было не к чему. Чтобы предъявить ему обвинение по всем правилам, МИ-у нужно было застигнуть его за совершением предательских поступков — или вытянуть из него признание.

Гордиевский с семьей вернулись из отпуска io августа. На первой после возвращения в Англию встрече с кураторами на явочной квартире в Бейсуотере Гордиевский узнал, что, хотя теперь в деле уже имеется один явный подозреваемый, шпион внутри МИ-5 еще не арестован. У себя в резидентуре Олег невзначай наводил справки, интересуясь, имела ли какое-то продолжение история с таинственным Кобой за время его отсутствия, но не узнал ничего нового. Он попытался возобновить обычный ритм жизни и работы, снова принялся общаться с осведомителями КГБ и собирать данные для МИ-6, но ему было трудно сосредоточиться на чем-либо, его неотступно преследовала мысль о том, что тот шпион все еще на свободе, он где-то там, в недрах британской разведки. Очевидно, что этот человек не знал о том, что Гордиевский шпионит на Британию, когда писал первое письмо Гуку. Но ведь с тех пор прошло больше четырех месяцев. Вдруг за это время Коба успел докопаться до правды? А что, если Гук согласился воспользоваться его услугами? Тогда, быть может, его коллеги по КГБ уже сейчас тихонько наблюдают за ним, Гордиевским, и ждут, когда он совершит какую-нибудь оплошность? Пока тот шпион не изловлен, опасность с каждым днем возрастает. Олег забирал дочек из школы, водил Лейлу ужинать в рестораны, слушал Баха и читал книжки, пытаясь вести себя как ни в чем не бывало, но одна тревожная мысль не давала ему покоя: поймают ли его друзья из МИ-6 безымянного шпиона до того, как этот шпион уличит его самого?

Тем временем Беттани явно устал ждать ответа от Гука и решил сбыть свой незаконный товар в другом месте. На работе он обмолвился, что подумывает поехать в отпуск в Вену — известный в пору холодной войны центр шпионажа, где имелась обширная резидентура КГБ. При обыске шкафа Беттани на его рабочем месте обнаружились документы, где упоминался один сотрудник КГБ, выдворенный из Британии в рамках операции «Фут» и живший теперь в Австрии. Похоже, Беттани задумал выпорхнуть из клетки.

Тогда МИ-у решила схватить его — и попытаться вытянуть из него признание. Это был очень рискованный шаг: ведь если Беттани станет все отрицать, а потом уволится из спецслужб, по закону ему никак нельзя будет помешать уехать из страны. Новый план (получивший кодовое название «Коу») — вступить в открытое противоборство с Беттани и попытаться его разговорить — мог дать и обратный результат. «Мы не могли гарантировать успех», — предупреждали в МИ-6 и указывали, что если Беттани решит использовать все свои возможности, то «запросто сможет уйти от правосудия и будет дальше делать все, что захочет». А самое главное, нельзя было допускать, чтобы от поимки Беттани хоть какие-то следы вели к Гордиевскому.

15 сентября Беттани вызвали на заседание в штаб МИ-у на Гауэр-стрит — якобы для обсуждения одного срочного вопроса, связанного с контрразведкой. Но когда он пришел, его сразу же отвели в квартиру на верхнем этаже, и Джон Деверелл с Элизой Маннингэм-Буллер выложили перед ним на стол все имевшиеся против него улики — в числе прочего и фото входной двери Гука, которое должно было говорить о том, что, когда он бросал в ящик свои послания, за ним наблюдали (хотя это как раз было неправдой). Беттани был явно потрясен и «заметно нервничал», но держал себя в руках. Он заговорил в сослагательном наклонении о действиях этого предполагаемого шпиона, ничем не указав на то, что эти действия мог совершить он сам. Он отметил, что сознаваться вряд ли было бы в его интересах; это было скрытое допущение, но на признание оно никак не тянуло. Даже если бы Беттани и признал свою вину, его свидетельство не имело бы законной силы, так как пока он не был арестован и не давал показания в присутствии адвоката. МИ-5 хотела, чтобы он во всем сознался, затем его арестовали бы и во время допроса с предостережением добились бы повторного признания. Но он не стал ни в чем сознаваться.

Подслушивающие устройства передавали происходивший разговор вниз, в контрольное помещение, где целая команда сотрудников МИ-5 и МИ-6, затаив дыхание, ловила каждое слово подозреваемого. «Слушать, как он всеми силами увиливает от любых признаний, было поистине мучительно», — сказал потом один из тех сотрудников. Хотя нервы у Беттани явно были расшатаны, дураком он не был. «Мы всерьез опасались, что Беттани так и выйдет сухим из воды». К вечеру все страшно устали, а никакого прорыва так и не случилось. Беттани согласился провести ночь в квартире, куда его привели, хотя у МИ-5 не было законного права удерживать его там. От обеда он уже отказался, а теперь не желал и ужинать. Зато он потребовал бутылку виски и принялся пить — стакан за стаканом. Маннингэм-Буллер и два других куратора сочувственно выслушивали его, «изредка задавая коварные вопросы», а Беттани выражал свое восхищение «батареей улик», собранной против него МИ-5, однако не признавал их правдивыми. В какой-то момент он стал говорить о британцах «они», а о русских — «мы». Он признал, что хотел предупредить кагэбэшников о том, что за ними ведется слежка. Но настоящего признания он не сделал. А потом, в три часа ночи, он наконец рухнул в постель.

Утром Маннингэм-Буллер приготовила для Беттани завтрак, но он не стал его есть. Невыспавшийся, похмельный, голодный и крайне раздраженный, он объявил, что не собирается ни в чем признаваться. Но потом вдруг отказался от прежних околичностей и заговорил от первого лица. И еще он начал тепло отзываться о «Киме [Филби] и Джордже [Блейке]» — действовавших ранее шпионах времен холодной войны.

В 11:42, когда Деверелла не было в комнате, Беттани вдруг повернулся к допросчикам и объявил: «Кажется, я должен сделать чистосердечное признание. Скажите начальнику, что я готов во всем сознаться». Это было вполне в характере импульсивного Беттани: вот так железно держаться много часов кряду, а потом внезапно прогнуться. Через час он уже сидел в полицейском участке Рочестер-Роу и давал признательные показания.

При более основательном обыске дома № 5 на Виктория-роуд обнаружились доказательства шпионской деятельности Беттани: в футляре из-под электробритвы Philips оказались данные кагэбэшников, с которыми он планировал войти в контакт в Вене; под кучей хлама в угольном подвале нашлось фотооборудование; в шкафу для белья хранилась непроявленная пленка с отснятыми секретными материалами; в картонной коробке, под бокалами, лежали рукописные конспекты совершенно секретных материалов; в подушку были зашиты конспекты, отпечатанные на машинке. Самое странное, что Беттани раскаивался: «Я поставил спецслужбы в жуткое положение, это не входило в мои намерения».