А потом потянулась в кроватку возле койки и взяла дочь на руки.

В первую ночь в съемной комнате Пёрл все плакала и плакала, пока не заплакала и Мия. Она думала: может, там, в Нью-Йорке, Райаны в своей блистающей квартире еще не спят – что они ответят, если снять телефонную трубку и сказать: я солгала. Ребенок родился. Приезжайте, забирайте. Прилетят первым же рейсом, понимала она, прибегут к ней под дверь, готовые умчать Пёрл прочь. Мия сама не поняла, сокрушительна эта мысль, или соблазнительна, или то и другое, и они с Пёрл взвыли дуэтом. Тут в дверь тихонько постучали, появилась строгая миссис Дилейни и протянула руки.

– Дай сюда, – сказала она таким непререкаемым тоном, что Мия, ни на миг не задумавшись, отдала ей мягкий сверток. – А ты ляг и отдохни, – велела миссис Дилейни, уже закрывая за собой дверь, и во внезапной тишине Мия хлопнулась на постель и мгновенно заснула.

Затем проснулась и, жмурясь сквозь марево, вышла на кухню, а оттуда в гостиную, где миссис Дилейни сидела в круге лампового света и качала спящую Пёрл.

– Отдохнула? – спросила миссис Дилейни, а когда Мия кивнула, сказала: – Хорошо, – и уложила ребенка Мие на руки. – Она твоя, – прибавила миссис Дилейни. – Позаботься о ней.

Еще несколько недель Мия провела в тумане, но что-то уже менялось. Миссис Дилейни больше ни разу не приходила забрать Пёрл, как бы та ни голосила, но вечерами стучалась в дверь с тарелкой супа, сырным сэндвичем, куском мясного рулета. Остатки, неизменно заявляла она, но Мия узнавала подарок в подарке и понимала, что хочет сказать миссис Дилейни, когда та сопровождала свои подношения ворчливым “В четверг платить за комнату” или “Не таскай грязь в коридор”.

Пёрл минуло три недели – личико по-прежнему стариковское, сплюснутое, – туман только-только начал рассеиваться, и тут позвонила Мэл.

Обустроившись, Мия разок написала Полин и Мэл – сообщила новый адрес и телефон. “У меня все хорошо, – поясняла она, – но в Нью-Йорк я не вернусь. Если понадоблюсь, я здесь”. И теперь она понадобилась Мэл. Несколько недель назад у Полин начались головные боли. Странные симптомы.

– Ауры, – сказала Мэл. – Сказала, что я похожа на ангела и вокруг меня сияние.

Томография обнаружила у Полин в мозгу опухоль размером с мячик для гольфа.

– Я думаю, – произнесла Мэл после долгой паузы, – если ты хочешь с ней увидеться, тебе, наверное, стоит приехать срочно.

Вечером Мия купила билет на самолет – второй раз в жизни. Это сожрало почти все ее сбережения, но на автобусе через всю страну – это не один день. Слишком долго. Она явилась в квартиру Полин и Мэл с рюкзаком на плече и Пёрл на руках. Полин, похудевшая на двадцать фунтов, как будто сгустилась – вся съежилась, вся свелась к самой сути.

Они провели вместе полдня, Мэл и Полин ворковали над ребенком, и Мия осталась у них ночевать в первый и последний раз, в гостевой комнате, с Пёрл под боком. Утром она проснулась рано, кормила Пёрл на диване в гостиной, и тут вошла Полин.

– Замри, – сказала она. Глаза ее горели почти лихорадочно, и Мие хотелось вскочить и заключить ее в объятия. Но Полин замахала руками – сиди, мол, – и поднесла к глазу камеру. – Прошу тебя, – сказала она. – Я хочу снять вас обеих.

Потратила целую пленку, снимала и снимала, а потом вышла Мэл с чайником чаю и шалью Полин на плечи, и Полин убрала камеру. К вечеру, когда Мия с Пёрл села в самолет обратно в Сан-Франциско, она уже напрочь забыла про эти снимки.

– Делай, что должна, – сказала Полин, обнимая Мию на прощанье. И впервые поцеловала Мию в щеку. – Я от тебя ожидаю великих свершений.

Она говорила в настоящем времени, словно это обычное прощание, словно она уверенно рассчитывает десятилетиями наблюдать за развитием Мииной карьеры, – и голос застрял у Мии в горле. Она притянула Полин ближе и вдохнула ее запах, ее особый аромат лаванды и эвкалипта, и отвернулась, пока та не заметила ее слез.

Спустя полторы недели Мэл позвонила снова – Мия знала, что этот звонок грядет. Одиннадцать дней, думала она. Мия знала, что все случится быстро, но не верилось, что еще одиннадцать дней назад Полин была жива. Все еще тепло, все еще июнь. Даже страница на календаре не перелистнулась. А спустя еще несколько недель пришла бандероль. “Это она отобрала для тебя”, – значилось в записке угловатым почерком Мэл. Внутри лежал десяток отпечатков, восемь на десять, черно-белые, и все они сияли, будто подсвеченные сзади, – уникальное свойство всех работ Полин. Мия баюкает Пёрл. Мия поднимает Пёрл высоко над головой. Мия кормит Пёрл, складка блузки едва скрывает бледную округлость груди. На обороте каждого снимка – безошибочно узнаваемый автограф Полин. И записка, скрепкой прицепленная к визитке: “Анита их продаст, если тебе понадобятся деньги. Когда будешь готова, посылай свои работы ей. Я ее предупредила – она будет ждать. П.”.

После этого Мия вновь начала фотографировать – с жаром, почти с облегчением. Она снова гуляла по городу, порой часами, примостив Пёрл на спине в слинге из старой шелковой блузки. Ее сбережения почти подошли к концу, каждая пленка на вес золота, и работала Мия осторожно, снова и снова кадрировала в уме, прежде чем спустить затвор. При каждом щелчке затвора думала о Полин. Когда настало лето, у нее набралось семь фотографий, и Мия сочла, что в них есть, как выражалась Полин, нечто.

Анита не вполне разделила ее мнение. Многообещающе, отозвалась она. Но пока нет. Рискуй больше. В ответ на это Мия отослала ей первую фотографию Полин. Тогда мне нужно больше времени, написала она. Добудь мне за это как можно больше времени. Никому не говори, кто я. После бурного аукциона Анита добыла Мие два года времени, даже после пятидесятипроцентной комиссии. (И из этого времени Мия выжмет все до капли; пройдет еще пятнадцать лет, прежде чем, увидев больничный счет за пневмонию Пёрл, она продаст следующую фотографию Полин.) Не прошло и года, Мия отослала Аните еще серию отпечатков – хронику медленного распада: мертвого тополя, дома под снос, ржавеющего автомобиля, – которую Анита готова была продавать.

– Поздравляю, – сказала она Мие, позвонив месяцем позже. – Продала одну, с машиной. Четыреста долларов. Немного, но какое-никакое начало.

Мия решила, что это знак. Уже некоторое время ей грезились пустыни, кактусы и распахнутые красные небеса. В голове складывались новые образы.

– Я позвоню через неделю-две, – ответила она, – и скажу, куда перевести деньги.

Из окна гостиной миссис Дилейни смотрела, как Мия складывает вещи в багажник “кролика”, поплотнее запихивает корзинку Пёрл вниз, под пассажирское сиденье. Мия сняла ключ с кольца, отдала домовладелице, и та изумила ее, весьма для себя нехарактерно заключив в объятия.

– Я тебе про дочку свою никогда не рассказывала, да, – севшим голосом пробормотала миссис Дилейни, и, не успела Мия ответить, забрала ключ, и взбежала на парадное крыльцо, и за ней с лязгом захлопнулась металлическая калитка.

Мия раздумывала об этом всю долгую дорогу, до самых окраин Прово, где решила остановиться, – для них с Пёрл то была первая в череде многочисленных стоянок за многие годы. Всю дорогу Пёрл гулила рядом в корзинке, словно даже в столь юном возрасте не сомневалась, что впереди их ждут великие и важные дела, словно сквозь время и всю страну видела, что им предстоит.