Мы высадились на главной пристани, представлявшей собой причалы, расположенные полукругом, и пару защищавших их волнорезов. На берегу валялись разбитые лодки; рядом с ними вверх тормашками лежало несколько вертолетов. Под воздействием штормов и ураганов, что обрушивались на остров в течение двадцати лет, катера и вертолеты разнесли в щепки все причалы и лодочные сараи. Я вытащила нашу маленькую лодку на берег возле большой белой таблички, которая практически полностью заросла сорняками:

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ США.

ВЫСАДКА ЗАПРЕЩЕНА

– Судя по всему, владельцы Убежища предпочли сохранить старые правительственные знаки «вход воспрещен», – прокомментировала я.

– Конечно, это же совсем не привлекает внимания к секретному гнездышку для богатых и влиятельных, – съязвила Дженни.

Мы немного прогулялись по острову, пока не подошли к самому большому комплексу строений: скоплению выкрашенных белой краской зданий размером с ангар, в которых когда-то располагался исследовательский центр по изучению болезней животных.

Здания стояли фасадами на север, а сам комплекс был просто огромен. Те его особенности, которые некогда сдерживали распространение болезней животных, были хитроумно использованы для того, чтобы позволить людям выживать в течение длительного времени: резервуары для воды, дизельные генераторы, жилые помещения и, что немаловажно, герметичные помещения для хранения пищи. Он представлял собой идеальное убежище для немногих избранных, чтобы переждать гамма-облако. А потом я заметила разрушения.

– Существование этого гнездышка, – сказала я, – перестало быть секретом.

Белые здания находились в плачевном состоянии, но не бури и ураганы стали тому виной. Стены были испещрены сотнями пулевых отверстий. Обугленные, развороченные взрывом участки стен указывали на использование гранат или взрывчатки. Здесь произошло сражение, и весьма крупное. Между зданиями комплекса и водами пролива пролегал небольшой участок земли, заросший травой по пояс. Через мгновение мой взгляд наткнулся на десятки обвитых растениями маленьких лодок, похожих на нашу. В густых зарослях на берегу лежали весельные шлюпки, моторные катера, всевозможные суденышки, также пострадавшие от многолетнего воздействия погоды. Стало понятно, откуда они там взялись.

– Люди узнали про Убежище, – сказала Дженни. – Они тоже хотели попасть внутрь, вот и пробивались с боем.

Я молча кивнула, представив себе эту сцену: дюжина богатых семей – все еще в костюмах от Армани и сверкающих драгоценностях – наблюдают, как армада бедняков штурмует берег в своих утлых лодочках, словно морской десант вторжения. Бросив последний взгляд на полоску земли, я вошла в ближайшее здание.

Пулевые отверстия в стенах, разбитые окна, свисающие с потолка лампы дневного света, кровавые пятна на полу. Мы с Дженни молча пробирались через развалины, пока не добрались до здания, где располагались жилые помещения. Двери, ведущие в них, были изготовлены из толстой стали и снабжены резиновыми уплотнителями. Кроме того, в каждой имелось герметичное окно-иллюминатор из двойного закаленного стекла. Таблички с фамилиями на дверях обозначали, кто должен был жить в соответствующем помещении. Я заглянула в иллюминаторы, и мне стало видно, каким образом умерли богачи. Не имея возможности проникнуть в укрепленные герметичные помещения, нападавшие перекрыли доступ воздуха, и люди, находившиеся внутри, задохнулись. Как я это поняла? По надписям на окнах-иллюминаторах, сделанных кровью или губной помадой:

НА ВАШИ ДЕНЬГИ НЕ КУПИТЬ ВОЗДУХ!

СДОХНИТЕ СО ВСЕМИ, БОГАТЫЕ УБЛЮДКИ!

Мне было трудно решить, что ужаснее: вид семей миллионеров, оказавшихся в ловушке и медленно задохнувшихся в герметичных камерах, за которые они заплатили целое состояние, или кристальная ненависть бедных, которые их нашли. Полагаю, именно так выглядела французская революция.

Наконец я нашла первые апартаменты из тех, которые искала. Табличка на двери гласила:

АЛЛЕНЫ

Дверь в помещение, отведенное для нашей семьи, была открыта, но в нем было пусто. Ни тел, ни надписи на стене от Рэда. Даже чемодана не было видно. Я знала, что моя мама и Тодд не добрались до Убежища, но в записке брата говорилось, что он направляется сюда. Я начала впадать в отчаяние. Мне нужен был какой-то знак, свидетельство того, что он добрался. А потом я увидела, что в дальнем углу комнаты одиноко валяется знакомый бейсбольный мяч из Грейсленда. Подняв этот аляповатый мяч, я развернула его и увидела улыбающееся лицо Элвиса Пресли и надпись, сделанную черным маркером. Почерком Рэда на мяче было выведено: «Уехал в любимый пляжный домик папы».

Я с облегчением выдохнула. Брату удалось добраться до Убежища, а затем, вероятно увидев приближение нападающих, он удрал с острова, но оставил мне сообщение.

– Ох, Рэд, – произнесла я вслух, что заставило Дженни обернуться и подойти поближе:

– Любимый пляжный домик твоего отца? Что это значит?

– Маяк Рейс-Рок. Это на острове Фишерс, недалеко отсюда.

Надежда на то, что Рэд смог выбраться из Убежища живым, приободрила меня, и мои мысли вновь вернулись к собственному затруднительному положению. Я сосредоточилась на поисках следующих апартаментов – и они нашлись чуть дальше по коридору. Тяжелая стальная дверь была слегка приоткрыта, и лишь резиновая прослойка по периметру кое-как удерживала ее в дверном проеме. Табличка на двери гласила:

КОЛЛИНЗЫ

Семья Коллинзов погибла плохо. Картина, открывшаяся передо мной, была вполне очевидна: они умерли не как другие – от удушья, прижавшись друг к другу в своих герметичных апартаментах.

На полу лежали пять давно разложившихся тел. На них все еще была та же одежда, что и двадцать два года назад. Сумки лежали в углу, даже не распакованные. То, что дверь была прикрыта, не позволило животным попасть внутрь, так что трупам в некоторой степени повезло сохранить свою целостность. Только разрушительное воздействие времени повлияло на них: все пятеро сморщились и истлели, кожа присохла к костям. Я заметила, что ногти на телах продолжали расти в течение некоторого времени после их смерти, и это выглядело просто омерзительно.

Мистер Конрад Коллинз – отец Мисти, преуспевающий застройщик и потомок колонистов с «Мэйфлауэра», – скорчился у дальней стены, и его лицо было практически неузнаваемо. Пули изрешетили его серый костюм, все тело было в крови и испещрено многочисленными пулевыми отверстиями. Тот, кто стрелял в него, долго не отпускал пальца со спускового крючка своего автомата. Рядом с ним, все еще одетая в модные, отделанные бриллиантами джинсы и обтягивающий топ, лежала высохшая оболочка девушки, которой когда-то являлась Честити Коллинз. Две пули прошили ей затылок. Старли Коллинз, все еще в бело-золотом брючном костюме от Гуччи, также была расстреляна в упор. Я подошла ближе и сдвинула воротник ее пиджака, проверяя шею.

– Вот черт! – выругалась я.