Белинда позволила вывести себя на улицу. Там, на тротуаре, Николас положил ладони ей на плечи и развернул кругом.

– Смотрите, – сказал он, показывая на белый символ и слово, начертанные на кирпичах.

– «Лилифилд», – прочитала Белинда и засмеялась, посмотрев на него. – Полевая лилия?

Николас усмехнулся.

– Очень подходяще, вам не кажется?

– Это ненадолго, – заметила она. – Ну, то есть если вы справитесь со всем этим.

– Я же говорю – это провидение. Как я уже сказал, я сидел в поезде и негодовал, вспоминая все высказанное вами той ночью в лабиринте. Когда вы назвали меня полевой лилией…

– Это было ужасно грубо с моей стороны…

– Не надо, – оборвал Николас, прижав пальцы к ее губам. – Не надо вести себя вежливо и извиняться за честность. Мне очень не понравилось то, что вы говорили, но ведь все это правда, и нам обоим это известно.

Его пальцы вновь скользнули по губам Белинды.

– Вы заставили меня понять – я должен что-то сделать со своей жизнью, найти свою цель. Я знаю, что если так ничего и не предприму, то никогда не смогу завоевать ваше уважение. А я хочу этого, Белинда, хочу так, как никогда ничего не желал.

Леди Федерстон пыталась напомнить себе о жестокой правде, известной ей о распутниках, обо всех неискренностях, которые они умеют произносить, и глазом не моргнув, но эти мысли проплывали мимо и исчезали, как дым на ветру.

– Вы же понимаете, что это значит, да? – Николас не стал дожидаться ответа. – Это значит, что больше я в вас нуждаться не буду.

Сердце резко и сильно ударилось о ребра, и словно что-то оборвалось в груди.

– Что… – Она осеклась, но все же заставила себя спросить: – Что вы хотите этим сказать?

– Есть только один способ сказать что-то в этом роде, и способ этот – прямота. – Николас взял ее лицо в свои ладони, приподнял. – Белинда, – произнес он, ныряя под поля ее шляпы, – вы уволены.

И поцеловал ее, точнее поддразнил, слегка прикоснувшись к ней губами.

– Знаете, – добавил Николас, отодвигаясь и слегка наморщив лоб, глядя на ее поднятое вверх лицо, – если вам хочется наброситься на меня в этой вашей вопиющей манере, ни в коем случае не следует делать этого прямо на улице. Что скажут люди?

И снова схватил Белинду за руку.

– Идемте со мной, я покажу вам все остальное.

Пока маркиз втаскивал ее обратно в здание и уже начал подниматься по ржавой лестнице, Белинда достаточно собралась с силами, чтобы ответить на его странное замечание.

– Я не набрасывалась на вас!

– Леди Федерстон – блестящий пример благопристойного поведения в нашем светском обществе, – продолжал Николас, повернув на площадке. В его голосе звучала легкая беззаботность, по которой Белинда всегда понимала, что он ее дразнит, – образец поведения для всех ее знакомых американок, желающих стать приличными британскими леди…

– Ой, ну это просто нелепо! Вас послушать, так я настоящая старая дева и ханжа!

– И вдруг она, – не дрогнув, продолжил Николас, – целуется с мужчиной прямо на тротуаре. Да как же, я бы в это ни за что не поверил, не будь я тем самым мужчиной. Можете себе представить, какой скандал поднимется, если газетные репортеры вдруг доберутся до этого случая? Даже не буду пытаться вообразить, что они наговорят!

– Я на вас не набрасывалась! – снова возразила Белинда.

Они добрались до верхней площадки лестницы и оказались в еще одном огромном помещении, таком же пустом, как и первое.

– Набросились.

Николас повернулся к ней и приблизился, наклоняя голову, чтобы не задеть шляпу. Он собирался снова поцеловать ее, Белинда это знала, но на этот раз двигался так неторопливо, что к тому времени, как его губы почти прильнули к ее, она с трудом дышала.

– Знаете, откуда я это знаю? – прошептал он.

– Откуда? – шепотом сказала она в ответ.

Их губы соприкоснулись.

– Потому что я падаю, как сбитая кегля, – сказал Николас и поцеловал ее.

Николас уже знал, что целовать Белинду – все равно что зажигать спички в комнате, полной динамита. Взрыв будет непременно, только неизвестно, как сильно его обожжет. Целуя ее минуту назад на тротуаре, Николас предполагал, что лучшее, на что можно надеяться – пощечина, но когда этого не произошло, решил, что его шансы вовсе не так плохи. Но даже здесь, в стороне от любопытствующих глаз, подобного он не ожидал.

Николас не думал, что губы Белинды приоткроются без всяких уговоров, что ее руки обовьют его шею и притянут ближе. А когда он заставил себя оторваться от ее рта и чуть отодвинулся, чтобы собраться с мыслями и убедиться, что это вовсе не чертовски чувственный сон, то никак не ожидал, что она обхватит ладонями его лицо, поцелует четыре раза подряд и неистово прошепчет:

– Не останавливайся. Не останавливайся!

Остановиться? Это последнее, чего хотел Николас, но он все-таки попытался повести себя благородно:

– Белинда…

– Если ты будешь продолжать болтать, – перебила его она, – я начну думать, до чего все это безумно и какие меня ждут последствия. Я не хочу думать о последствиях, Николас! Просто замолчи и поцелуй меня снова.

Маркиз не шевельнулся, и тогда Белинда приподнялась и поцеловала его сама, а Николас понял, что ответственному, надежному мужчине, каким он пытается стать, грозит серьезная опасность.

– Нет, нет, – воскликнул он, прервав поцелуй. Охватившее его возбуждение приводило в отчаяние. – Подумай, Белинда, прошу тебя! Потому что если не подумаешь ты, то очень скоро не смогу и я, и тогда прекратить все будет слишком мучительно.

– Ты же распутник, – напомнила Белинда, легко скользнув губами по его рту, словно наступила ее очередь дразнить и убеждать. – Зачем тебе останавливаться?

Николас выпалил первое, что пришло ему в голову:

– Потому что утром ты не сможешь меня уважать.

Она сдавленно хихикнула ему в рот.

– Почему ты всегда смеешься, когда я вовсе не шучу, – пробормотал он, касаясь ее губ, – и никогда не смеешься, когда шучу?

Николас повернул голову, но едва скользнул губами по атласной коже щеки, как его решимость снова начала таять. Тогда он пошел на компромисс – уткнулся носом в ее ухо, вдыхая пьянящий аромат духов.

– Ты считаешь забавными совершенно не те вещи.

– Правда? – Белинда вздрогнула от наслаждения, когда он поцеловал ее ухо. – О, – выдохнула она. В пустой комнате вздох этот прозвучал едва слышно.

Николас втянул мочку уха в рот, нежно пососал, провел руками вниз, к груди и положил на нее ладони. «Вот теперь, – думал Николас, – она в любую минуту придет в себя и прикажет убираться прочь. В любую минуту».