О том, что генерал-губернаторы Привислинского края общались с центральными министерствами, проявляя полное сознание того, что занимают одну из высших должностей в региональной администрации империи, выше уже говорилось. Престиж поста и достоинство лица, занимающего его, усиливали друг друга. Пост варшавского генерал-губернатора был для князя Имеретинского местом службы, соответствующим его сословному статусу, и одновременно высокородное происхождение этого генерал-губернатора и его предшественников способствовало повышению символического достоинства той должности, которую они занимали. Всякий раз, когда тому или иному варшавскому генерал-губернатору нужно было преодолеть сопротивление центральных министерств его планам, он охотно ссылался на то, какого высокого ранга люди были его предшественники. Тем самым он старался подчеркнуть особый, более высокий ранг своей должности в иерархии царского административного аппарата и этим придать больший вес своим проектам257.

Таким образом, стратегическое мышление способствовало формированию своего рода должностной генеалогии, в которую вписывали себя генерал-губернаторы Царства Польского. Кроме того, вопреки всем содержательным разногласиям, которые – по крайней мере, во внутриведомственной переписке – формулировались вполне ясно, большинство из этих десяти должностных лиц обладали сознанием того, что они – продолжатели давней и славной традиции варшавских генерал-губернаторов. Это было связано, с одной стороны, с логикой их службы: должностные задачи чиновника, занимавшего данный пост, почти не менялись на протяжении полувека. А с другой стороны, играли свою роль и сословная солидарность высокородных государевых слуг, и родственность образа мыслей, формировавшаяся в пространствах опыта, заданных очень похожими карьерами. Консерватизм, идущий от неизменности должностных обязанностей, от сословных традиций, от профессиональной социализации и, не в последнюю очередь, от пожилого возраста при вступлении в должность, приводил к тому, что формировался устойчивый, общий для всех генерал-губернаторов набор как представлений об империи, категорий мышления и способов восприятия проблем, так и соответствующих принципов административной деятельности. Данный набор определял и формируемые этими имперскими чиновниками представления о самих себе, о характере и функции своей должности. Конкретное их поведение в рамках имперской практики власти, их контакты с местным населением, общение с центральными инстанциями – все это осуществлялось в пределах одного, общего ментального горизонта.

В том спектре убеждений, в котором царские чиновники, служившие в Царстве Польском, интерпретировали свою административную деятельность, можно выделить несколько лейтмотивов. Главное место в иерархии ориентаций генерал-губернаторов занимала, несомненно, директива охраны «общественного порядка и спокойствия». Эта традиционная для российских губернаторов политическая функция мало изменилась и в конце XIX века. Однако применительно к Царству Польскому под обеспечением общественного порядка одновременно подразумевалось и надежное поддержание власти Петербурга в польских губерниях. Таким образом, «спокойствие края» означало и то и другое: и необходимость сделать все, чтобы гарантировать спокойное состояние общества, и необходимость пресекать любые политические тенденции, которые могли бы поставить под сомнение имперский диктат258.

Помимо этого, генерал-губернаторы не уставали повторять, что выполняют поручение, данное им лично самодержцем. Мотив «посланника царя» играл одну из важнейших ролей в самовосприятии главного чиновника Привислинского края. Так, Гурко подчеркивал, что управлять этим краем он был поставлен волею царя. Точно так же его преемник, Имеретинский, называл себя «исполнителем монаршей воли». Определение себя как непосредственного агента царя было осознанной стратегией, используемой, особенно во время конфликтов с центральными властями, для укрепления собственной позиции в переговорах с министрами. Тем не менее значимость этого образа императорского посланника для чиновничьей идентичности генерал-губернаторов и логики их действий не следует недооценивать: она придавала акторам ощущение, что они имеют право устанавливать собственный стиль властвования в подчиненной им провинции, за который отвечают только перед монархом.

Для всех генерал-губернаторов было несомненным фактом, что ситуация в польских губерниях – особая. Все они подчеркивали, что вверенный им край – чужой. В этом топосе и в связанном с ним представлении о собственном положении косвенно отражаются и более общие их представления об империи. Наиболее отчетливо их сформулировал генерал-губернатор Чертков, который в письме в Министерство внутренних дел констатировал: «Составляя часть исторической Польши, население которой непосредственно соприкасается с одноплеменными частями, отошедшими к Пруссии и Австрии, губернии Привислинского края находятся, в отношении административного управления, в весьма исключительных условиях», и петербургские чиновники командированы сюда для службы «в чужой стране»259. Но даже там, где выбор слов не так однозначно указывал на самостоятельность другой «страны», а использовались амбивалентные слова «край» или «окраина», объединявшие в себе значения «территория» и «пограничье», чиновники не оставляли никаких сомнений в непохожести этого края на другие. Его «особенности», или «особленности», были в ведомственной корреспонденции одним из основополагающих топосов, принятых всеми участниками коммуникации260.

В образе себя, как его рисовали имперские чиновники в Царстве Польском, господствовал мотив собственной чужести в этом приграничном крае. Так, Альбединский писал о себе как о чужаке, который провел первые годы своего пребывания в должности, изучая внутреннюю жизнь и местные особенности этого «чужого края»261. И его преемник, Гурко, оглядываясь назад, писал, что в его ведение был отдан край, «внутренняя жизнь и отличительные особенности которого» были ему мало знакомы. Спустя почти десять лет Гурко, сильно утрируя и думая, что это произведет впечатление на публику, указывал на роковые последствия этого положения имперских чиновников как чужаков в Царстве Польском: он организовал сбор пожертвований в России, надеясь приобрести дополнительные средства на строительство в Варшаве собора Святого Александра Невского. Призыв к пожертвованиям начинался «приветом из чужой страны». Необходимость дорогостоящего строительства собора Гурко обосновывал тем, что положение русских людей в этом «иноверческом и далеком крае» очень тяжелое: православные отчуждены от остального населения262, и только в православном храме они могли бы почувствовать себя ближе к Родине и «матушке России» и отдыхать душой от «тяжести службы на далекой окраине»263.