Уже год шла Первая мировая война. Владимира Холодного призвали на фронт. А Вера… взяла да и «подалась в актерки»! Она поступила очень просто: пришла в кабинет к режиссеру Гардину и попросила дать ей роль в кино. Тот опешил. Стройная брюнетка уставилась на него «библейскими очами» и заявила:

– Мне нужна роль! Я никогда нигде не играла… но хочу попробовать.

– Так вы не актриса? – удивился Гардин. – Чтоб играть в кино, мало быть красавицей.

Однако отказать бесповоротно он Вере почему-то не смог и вручил ей письмо к режиссеру Бауэру, который работал у самого преуспевающего кинофабриканта тех лет Александра Ханжонкова.

После первых же двух фильмов Бауэра – «Песнь торжествующей любви» и «Пламя неба» – Вера Холодная покорила всю страну. Чтобы посмотреть ленты с ее участием, люди выстраивались в огромные очереди. Порой приходилось вызывать отряды конных драгун – утихомиривать толпу, штурмующую кинотеатры. Кино превратилось в наркотик, который давал зрителям возможность уйти от тревожной реальности, погрузиться в мир любовных драм и волшебных фантазий.

Начинающая актриса не могла поверить в собственный успех. Она меняла внешность и, неузнанная, отправлялась с сестрой Соней в самый отдаленный кинотеатр Москвы – наблюдать за поведением зрителей.

– Знаешь, я чувствую, будто меня живой вообще не существует, – с ужасом и радостью признавалась она. – То, чем они восхищаются, – ведь это не я. Это всего лишь моя тень.

Картинно-прекрасные, изысканные декорации павильона Бауэра заменили ей серую будничную действительность. Здесь проходила жизнь, так не похожая на домашнюю. Возня с детьми, хозяйство, ворчание матери оставались где-то в другом измерении.

Она возвращалась со съемок поздними вечерами, постепенно отдаляясь от близких. Ее дом на Басманной осаждали поклонники. Ее любили зрители, обожали мужчины, сам Станиславский предлагал перейти в труппу его театра. Ходили слухи о ее романе с Александром Вертинским. Изменяла ли она мужу? Сложный вопрос, как и само понятие измены…

Летом 1915 года Вера получила известие: поручик Холодный тяжело ранен под Варшавой. Она сразу приехала и целый месяц провела у его постели. Владимир заметил лихорадочный блеск ее глаз, когда речь заходила о ролях и сценариях. «Театр теней» уводил у него жену, но удержать ее он был не в силах…

Фильмы с участием Веры Холодной приносили огромные прибыли, фирма Ханжонкова стремительно богатела. В угаре съемок и славы актриса не обратила внимания на революцию 1917 года. Куда там? Ей не до того.

Летом 1918 года Вера выехала на юг, заканчивать натурные съемки «Княжны Таракановой» и «Цыганки Азы». Она еще не знала, что не вернется в Москву – ни живой, ни мертвой…

Все эти сведения о ней я почерпнул из разных источников. Трудно судить, насколько они достоверны. Так или иначе, безумная мысль о том, что моя соседка по дому и есть та самая Вера Холодная, вдруг засела у меня в голове. Как, почему это произошло? Их биографии, вероятно, не совпадают… и не должны совпадать. Поручик Владимир Холодный оправился от ранения и пережил свою знаменитую супругу, правда, не надолго: через несколько месяцев после похорон актрисы он тоже умер. А журналист Артур Холодный погиб не на войне – на собственной даче. Вера ходит к нему на могилу, носит белые гвоздики и тихо плачет… Она от кого-то скрывается. От коллег Артура? Или от самой себя? Не исключено, что Вера боится тех, кто убил ее мужа… В таком случае, она подвергает себя опасности – ведь убийце все равно, где стрелять.

Наверное, воображение писателя сыграло со мной злую шутку. Я заболел! Меня обуяло неудержимое любопытство: бессонные ночи, беспокойные дни, даже прогулки по парку превратились в пытку. Мысли мои неотступно витали вокруг загадочной соседки. Я решил во что бы то ни стало проникнуть в ее тайну.

Вера продолжала ходить на кладбище, я – сопровождать ее. Она начала привыкать к моему присутствию, безмолвному, исполненному готовности служить ей. Впрочем, Вере, кажется, ничего не требовалось. Ее траур, как ни стыдно признаться, возбуждал меня гораздо сильнее, чем если бы она наряжалась в мини-юбки и прозрачные блузки. Меня бросало в жар от одного взгляда на ее грудь, обтянутую черным платьем. Я всеми способами демонстрировал обожание. Она делала вид, что перестала замечать назойливого молодого человека в джинсах и хлопковой рубашке. Мы нашли хрупкое равновесие в наших необычных отношениях…

* * *

Сегодня я изменил свой обычный маршрут и отправился на электричке в Перловку. В дороге я задавался единственным вопросом: зачем я еду – побывать на месте трагедии? Увидеть то, что в последний миг жизни видел Артур Холодный? Вдохнуть тот же самый воздух? Почувствовать то, что чувствовал он?

Я вышел на платформу станции Перловская и с удовольствием огляделся по сторонам.

Стоял теплый августовский денек. Вершины сосен упирались в ясную синеву неба. Янтарно блестели натеки желтой смолы на стволах. Белка, распушив хвост, юркнула в дупло. Чистый воздух пах зеленью и медом. Вдоль дорожки, ведущей к даче погибшего журналиста, росли сиреневые метелки душистых лесных цветов – их пыльца осталась на моих штанинах.

Я сразу узнал большой деревянный дом с башенкой и верандой с цветными стеклами, который прятался между берез, – в Сети висело множество его фотографий в разных ракурсах. Журналисты постарались, мне даже не пришлось никого расспрашивать.

Пожилая пара – интеллигентного вида старушка и старик – сидела на скамейке за соседним забором. У их ног лежал разомлевший на солнце сенбернар. Пес навострил уши, зарычал. Я остановился и вежливо поздоровался.

– Фу, Атос! – прикрикнула на него хозяйка.

Сенбернар поднял голову и сел, не сводя с меня внимательных глаз. Благородное имя он носил не зря, в каждом его движении сквозило неторопливое достоинство.

– Хочу снять дом на месяц, привезти детей с няней, – громко объяснил я. – Пусть порезвятся на природе. Не подскажете, кто сдает?

Старик, опираясь на палочку, подошел к калитке.

– На нашей улице, в конце… – показал он в сторону огромной старой ели, усыпанной шишками. – Там завтра дачники съезжают.

Сенбернар вытянул шею и залаял. Старушка погладила его по голове:

– Не ругайся, Атос. Хватит гавкать! Ты мешаешь людям разговаривать.

Пес послушно замолчал, но продолжал стоять, настороженно глядя в мою сторону. Интересно, он лаял, когда убивали Артура Холодного?

– А тут кто-то живет? – показал я на дом журналиста. – Люблю березы… и разноцветные стекла. Когда солнышко светит, внутри, вероятно, чудесно!

Улыбка сбежала с лица пенсионера. Он обернулся к жене, словно ища поддержки. Та кивнула, давая ему добро.

– Тут человека убили. Хороший был человек, талантливый. Статьи политические писал, на телевидении выступал. Приезжал сюда редко, и надо же, чтобы именно на даче его застрелили! Ужас, какие дела творятся… Мы с женой потом несколько ночей не спали – жалко соседа. Молодой был, пожить не успел. После, как все улеглось, вдова дом закрыла, а ключи нам оставила – на всякий случай. Вдруг протопить понадобится или, не дай бог, проводка замкнет? Дом-то старый, его еще отец Артура строил.