— Раньше мы не общались с луситами подолгу, а теперь у них будет достаточно времени, чтобы сложить два и два. Так что советую вам твердо зазубрить, что вас зовут Йорен и вы родом из Столенхейма — надеюсь, это достаточно далеко на западе, чтобы никто из луситов ничего не знал об этой стране.

Вечером Йолленгел дал свой первый концерт на палубе ладьи. К удивлению Элины, он снова начал с печальной темы — и на этот раз попал в точку, учитывая скорбную причину посольства. На борту было несколько человек, лично заинтересованных в успехе миссии — их родные также оказались в плену. Впрочем, таких в состав экспедиции включили немного — из опасения, что при неуспехе они могут предпринять безнадежную попытку освободить пленников силой. Однако, погрустив вместе с эльфийской флейтой, луситы захотели развеяться, и Йолленгел перешел к задорным мелодиям. Успех был полный; Ратислав не раскаялся, что позволил необычным странникам плыть на своем судне.

Звуки флейты далеко разносились над ночной рекой, и уже на следующий день луситы с других ладей стали звать чужеземца поиграть и у них. Эльфа совсем не радовала перспектива оказаться одному среди луситов, но уважительная причина для отказа нашлась быстро. Уже в середине дня Йолленгел чувствовал себя плохо, а к вечеру и вовсе слег. Купание в ледяной воде с последующим стоянием на холодном ветру все же сделали свое дело; мера, предпринятая накануне Эйрихом, запоздала. Эйрих снова дал больному своей микстуры на спирту и уложил его на парусине, наказав как можно больше спать.

— Он поправится? — тревожно спросила Элина, когда они вышли из каморки.

— Не знаю. Никогда не лечил нелюдей.

Таким образом, концерты откладывались, и у плывших на ладье вновь не осталось иного вечернего развлечения, кроме разговоров. Чужеземцы вызывали естественный интерес, и с ними охотно общались; Эйрих, однако, умел повернуть разговор так, чтобы не столько рассказывать о себе, сколько выслушивать других.

Выяснилось, что возглавляет посольство, ни много ни мало, младший брат тугичского князя (он плыл на второй ладье и был, кстати, не так уж молод — весной ему исполнилось 44), а самым знатным из пленников является средний брат, командовавший войском тугичан, которое должно было остановить кочевников на границе княжества. Однако поражение этого войска и пленение воеводы привели к тому, что степняки больше не встречали централизованного сопротивления; жители княжества заперлись в своих городах, каждый из которых оборонялся в одиночку, предоставив захватчикам хозяйничать на остальной территории. Часть городов кочевники легко взяли, у остальных оставили небольшие осадные силы, а основные свои войска двинули дальше, на Перск. Разграбив и перское княжество, на обратном пути они попытались-таки взять остававшиеся в осаде города. В двух случаях им это удалось, еще три города, включая и сам Тугич, выстояли. Не желая задерживаться на севере в преддверии осени, захватчики вновь отступили в свои южные степи.

Как оказалось, тугичский князь еще летом, получив известия о готовящемся нашествии, посылал в Перск предложение о соединении двух армий для отпора врагу. Однако перский князь и его советники рассудили, что тугичане и сами смогут остановить степняков — или, по крайней мере, ослабить настолько, что те не решатся идти дальше. И вот запоздалое решение о совместных действиях было принято только теперь, когда надо было выкупать земляков и родичей из неволи.

Ладьи по-прежнему плыли днем и ночью, не приближаясь к берегу. Объяснялось это не столько даже спешкой, сколько соображениями безопасности. Угрозу представляли не степняки, давно покинувшие эти широты, а свои же соплеменники — луситские разбойники, любившие устраивать засады на лесистых берегах Омолы и грабить проходившие мимо корабли. Собственно, именно из-за этой опасности на ладьях было столько воинов — среди многотысячных орд Курибая две сотни бойцов были для посла не большей защитой, чем десяток.

— А где вообще гарантия, что степняки пойдут на честный обмен, а не присвоят все себе, никого не освободив? — поинтересовалась Элина.

— Они не так глупы, чтобы резать курицу, несущую золотые яйца, — хмуро ответил Ратислав, смыкая пальцы на подбородке. Раньше он имел привычку в мрачном настроении теребить бороду, но ему пришлось очень коротко подстричь ее после урона, нанесенного мечом «Эрварда». — У них давний опыт торговли с нашими князьями.

Элина вспомнила рассказы о том, что луситские правители привлекают кочевников для помощи в междуусобной борьбе, но, видя выражение лица Ратислава, решила не углубляться в тему.

На шестой день плавания стало окончательно ясно, что Йолленгел идет на поправку, но полностью он оправился от болезни лишь к концу второй недели. Задним числом он соглашался, что все сложилось наилучшим образом, избавив его от опасности слишком частых контактов с луситами. Теперь плыть оставалось уже недолго.

Пейзаж по берегам изменился. Сперва леса сменились небольшими, жмущимися к воде рощицами, а затем исчезли и они, растворившись в бескрайних просторах степей. Высокая степная трава пожелтела и пожухла в преддверии зимы, и все же здесь было заметно теплее, чем на севере. В этих широтах Омола практически никогда не замерзала.

Однажды утром, поднявшись на палубу, Элина заметила какое-то оживление среди луситов, тут же сменившееся угрюмой руганью. Проследив направление недобрых взглядов, она увидела на берегу кочевника. Он сидел на коне, подняв к небу копье, неподвижно, словно статуя. С середины широко разлившейся в своем нижнем течении реки трудно было рассмотреть подробности. Несколько минут он оставался недвижным, возможно, рассматривая ладьи, а затем развернулся и поскакал в степь.

Позже, однако, корабли сами подошли ближе к берегу. Таково было давнее правило, установленное кочевниками для проходящих судов — те должны были идти на таком расстоянии, чтобы за ними было легко наблюдать с берега. Сами жители засушливых степей собственных кораблей не имели — даже для переправы они чаще использовали своих лошадей, нежели лодки.

Вообще за время наблюдения за кочевниками с борта ладьи у Элины сложилось впечатление, что они вообще никогда не покидают седла. Их низкорослые мохнатые кони явно находились в родстве с тургунайской породой. Степняки были облачены в кожаные доспехи, иногда с нашитыми металлическими бляшками; на головах были остроконечные кожаные шапки с меховой опушкой. Практически у каждого за спиной висел колчан, а на поясе — свернутый аркан. Помимо луков, они были вооружены кривыми саблями или копьями; у некоторых на копьях развевались конские хвосты, это были, говоря по-западному, офицеры. Несмотря на то, что эти земли были их давними владениями и никакие внешние враги не могли внезапно появиться поблизости, Элина ни разу не видела ни одного степняка безоружным.

Вскоре после того, как ладьи ушли с середины реки, на берег в плотном конном строю выехали два десятка воинов. Один из них, вероятно, командир, отделился от остальных и, подъехав к самой кромке воды, принялся что-то визгливо кричать на своем языке, делая красноречивые жесты рукой. Очевидно, он приказывал судам остановиться и принять его людей для досмотра. Луситы послушно бросили каменные якоря и выслали лодку; приставать к берегу им не было позволено.