– А Сана Могол? У них с Алексом действительно был роман? Они собирались пожениться?

– Сана! Не знаю, зачем она наплела столько небылиц. Отец Алекса богач, наверное, решила, что сумеет срубить деньжонок. Не было никакого романа! Сана – моя бывшая подруга. Два года мы вместе снимали квартиру в Бомбее, когда надеялись пробиться в кино. Ролей нам не дали, даже самых маленьких: она – коротышка, у меня слишком темная кожа. Не представляете, каких обид мы натерпелись от режиссеров и ассистентов, под скольких продюсеров приходилось ложиться! К девушкам в Болливуде относятся хуже, чем к скотине, тысячи готовы на все, лишь бы попасть в статистки. В Индии обезьян и собак ценят больше женщин.

– Сана показала нам эсэмэски и более чем убедительные снимки.

– Никаких сообщений Алекс посылать не мог – у него не было телефона. Он терпеть не мог подобную грязь, а Сана одно время снималась в эротических фильмах.

– Если судить по фотографиям, сделанным в Агре, они были очень близки.

– Да как она посмела! – воскликнула Дина и ткнула пальцем в экран своего смартфона. – Сана забыла упомянуть, что снимала я. Мы с подругами повезли его в Агру, он был со мной, а не с ней!

Я увидел множество фотографий, на которых Алекс держал ее за руку или обнимал за плечо. Они улыбались и выглядели очень влюбленными, а за их спиной сверкал белизной Тадж-Махал.

– Неужели рассказ Парвати Шармы тоже вранье?

– Может, и нет. Это случилось после исчезновения Алекса.

– Мне нужна правда, Дина. Что на самом деле произошло между вами и Рейнером?

Дина сделала последний глоток, заказала еще пива, достала из кармана кисетик и вытряхнула из него тонкую самокрутку. Сигарета пахла ладаном. Девушка глубоко затянулась и выдохнула, хозяин встрепенулся, принюхался и решил не связываться. Дина рассказывала, устремив взгляд на струйку дыма, плывущую к потолку.

– Все всегда зависит от корней. Я происхожу из касты неприкасаемых – метельщиков. Сколько себя помню – всегда мечтала вырваться из этой среды с ее гнусной нищетой. Мы жили в жалкой хибарке, а рядом, в грязи и вонючих отбросах, копались свиньи. Я, как и моя мать, была обречена на жизнь, полную отчаяния и лишений. Отец выдал бы меня замуж за соседа по трущобам, чтобы я готовила еду, рожала детей, по ночам терпела домогательства мужа, а днем – придирки свекрови. Мне повезло – я научилась читать, а потом сбежала из Лакнау[107], бросила семью. Прошло десять лет, меня наверняка давно забыли дома. Жизнь жестока, но я ни о чем не жалею и, если бы пришлось давать совет моим сестрам и всем девушкам, попавшим в подобную ситуацию, сказала бы: «Бегите, пока не оказались женой пьяницы!» Спроси меня кто-нибудь: «Хочешь начать сначала?» – я ничего не стала бы менять. Свобода всегда лучше покорности.

Дина задумалась, посерьезнела.

– Я потеряла семь лет, пытаясь пробиться в кино, стать своей в этой прогнившей среде. Вкалывала, как рабыня, чтобы платить за уроки танцев и пения, тратила все, до последней рупии, надеясь осветлить кожу, но только сожгла ее. И ради чего? Чтобы постоять в массовке, сыграть четыре бездарные рольки и поучаствовать в трех грошовых клипах.

Она оттянула воротник и продемонстрировала мне следы на шее, потом запрокинула голову, и я содрогнулся: шрамы под подбородком были такие, как будто куски кожи вырывали щипцами. Дина убрала челку и показала шишковатый лоб с более светлым участком.

– Я использовала запрещенный чистый гидрохинон[108], которым еще отбеливают джинсы. В Бомбее его пускают в ход все девушки, рискуя заработать рак. Как видите, не помог ни он, ни дурацкие кремы, ни жавелевая вода: я осталась безнадежно черной. На меня как будто направлен указующий перст: «Глядите, она из низшей касты!» В Болливуде ценят только светлокожих, а я к тому же слишком худая, в общем – не западного типа.

Пришлось работать официанткой, кассиршей, горничной в отелях. Потом я стала толкать дурь моих бирманских «друзей», меня поймали и посадили в женскую тюрьму в Бомбее. Жуткое место… После восьми месяцев заключения с кино было покончено, но я трепыхалась, как полная дура, спала с мерзавцами, у которых была хоть какая-то власть. Эти шакалы шантажируют тебя работой, запугивают: «Не ляжешь – вернешься в свою деревню!» Побывала я и на панели – не по доброй воле, пришлось выбирать между древнейшей профессией, попрошайничеством и самоубийством.

– А Алекс?

– Встреча с Алексом – лучшее, что со мной случилось.

– Как вы познакомились?

– В автобусе. Алекс долго был в Таиланде, вернулся в Индию и ехал в Калькутту, хотя мог полететь само летом. Он не такой, как другие, неспешный, ему нравится общаться с людьми. В том автобусе я одна знала английский, и мы разговорились. Я впервые в жизни так тесно общалась с незнакомцем. Он все хотел знать, совсем как вы. И я ничего не скрыла. Мне не было стыдно. Я собиралась сесть в поезд в Дургапуре и вернуться в Дели, он хотел посмотреть Варана-си[109], священный город на Ганге, и спросил, не хочу ли я поработать гидом. Это было честное предложение. Мы всегда жили в разных номерах. Дорога до Дели заняла месяц.

– Хотите сказать, между вами ничего не было?

– В Аурангабаде, в гостинице, я постучала в дверь его номера. Слова не понадобились. Мы попробовали заняться любовью – получилось средненько. Почему? Не знаю. Не совпали. Та попытка осталась единственной. На следующий день он сказал, что хочет учить хинди.

– Так это вы с ним занимались!

– Он щедро платил за уроки. Я боялась, что блажь скоро пройдет, но Алекс работал по пять-шесть часов в день. Я влюбилась. До безумия. И прожила рядом с ним шесть восхитительных месяцев. Потом он исчез. Без предупреждения.

– А как к вам попала кредитка?

Дина замялась. Поджала губы. Я испугался, что девушка вспылит и уйдет, но она закурила, заказала два пива, сняла шляпу, положила ее на стол и поправила волосы.

– Ладно, слушайте… За месяц до исчезновения Алекса я рассказала ему правду…

Я ждал объяснений, но Дина молча курила, и меня осенило.

– Не может быть!