Я никогда больше не произнесу их вслух, как сильно бы тебе не хотелось этого, Лерочка. И не только словами можно выразить то, что ты хочешь, чтобы я выразил. Поступки делают мужчину, поступки доказываю его любовь. Слишком сильно ты доверяешь словам, Лера, но совсем не замечаешь поступков…

***

Моя Лера превзошла сама себя в своём стремлении спасти меня. Кульминация её стараний случилась в той точке, где она стала меня целовать. Случилось это, правда, почти в самом конце нашей эпопеи, но, тем не менее, нисколько не умаляет подвига моей женщины. Именно подвига, потому что только я знаю, что этот поступок полностью противоречит её сущности: за всё время, что мы встречались, за все те два грёбаных года она ни разу, ни одного, не поцеловала меня первой. Про секс я вообще молчу. Там, в той жизни, я был мужчиной, и всё, абсолютно всё, что касалось близости, она полностью отдала моей инициативе. Ни одного шага навстречу, ни одного жеста, даже самой маленькой ласки, ни одного намёка на её чувства ко мне, никогда она не приблизилась первой. Всё, что у меня было тогда — это её глаза, и в них я чётко видел всё то, что мне нужно было как воздух.

Но в этой жизни я больше не мужчина, а, скорее, ребёнок, её подопечный. Лера на чужой территории, между нами нет никаких отношений, мы живём вместе как старые знакомые, практически друзья, и вот однажды она заявляет, держа перед моим носом ложку с зелёным содержимым, от одного вида которого меня уже воротит:

— Если проглотишь это, я тебя поцелую.

— Куда?

— Выбирай сам.

— В губы.

— Хорошо.

И я глотаю… Я действительно смог проглотить ложку еды впервые за последние несколько недель. И мне плевать, что меня совершенно точно вывернет спустя короткое время, главное то, что сейчас она меня целует! Пик блаженства… Боже, какие у неё мягкие и горячие губы, такие сладкие, такой до боли знакомый вкус… Вкус и запах моей женщины!

— Давай ещё одну, — предлагаю сам.

Она лукаво улыбается и впихивает мне в рот полную ложку зелёной бурды, мне тяжело её держать во рту, не то что глотать, но я думаю о том, что на этот раз поцелую её глубже и дольше, и у меня снова получается…

— Ещё, — требую сразу же, как она отрывается.

— Хорошо, но эта последняя, посмотрим, как ты усвоишь съеденное! Если всё пройдёт хорошо, мы повторим и увеличим дозу, — хитрющие синие глаза смотрят в мои и ликуют: она добилась своего, всё-таки накормила меня, пусть и тремя ложками, но на фоне последних дней это уже событие. Мне остаётся только постараться изо всех сил удержать проглоченную бурду в себе! Иначе ведь, она не станет больше целоваться…

War & Peace | OST 17 | Andrei

Но ещё примерно за месяц до этого события случилось нечто, что впоследствии задало новые направления векторам наших судеб. Однажды вечером, причём конкретно тот вечер ничем, совершенно ничем не отличался от предыдущих, ну, пожалуй, тем только, что я не надел футболку, Лера позволила себе лечь в мою постель. Вероятнее всего, её заставил сделать это мой поистине жалкий вид: гордость, осторожность, пуританское скромное и закомплексовавшее мою Леру донельзя воспитание, оказались повержены её истинно природным стремлением и желанием приласкать меня… А я просто испачкал в ванной футболку, и сменить её на другую мне элементарно не хватило сил — итак едва дополз до постели, ненавидя себя и свою слабость. Всю эту убогую картину дополняла ещё аномальная моя худоба и полное отсутствие волос на голове. Я старался, всегда изо всех сил старался прятать свой упадок, чтобы не ранить её, не делать ей больно своим внешним видом, который доказывал только одно — я медленно, но уверенно сваливаю из этого мира… Но в тот раз вышло так, что она увидела… Я думал, брезгливо поспешит уйти, но она сделала совершенно обратное — улеглась рядом, долго смотрела в мои глаза, а я в её, и этими взглядами мы сказали друг другу больше, чем словами за всю историю нашего знакомства…

Я говорил ей, что наконец-то, она решилась лечь на своё место, ведь и этот дом, и эта спальня, и эта постель создавались для нас двоих, и вот именно на этом месте она и должна была проводить свои ночи все последние шесть лет… Я мысленно спрашивал у неё: «Ну как тебе Лера? Удобно? Спокойно? Хорошо ли тебе? Нравится ли тебе эта спальня, этот дом, в который я вложил столько стараний и усердия? Что ты чувствуешь сейчас в эту секунду, заняв, наконец, своё истинное место рядом со мной в постели, предназначенной только для нас двоих?». А в глазах её я вижу ответ: «Я люблю тебя!» Я же говорил, не нужно слов, иногда достаточно просто взгляда, чтобы всё сказать и всё понять. И я отвечаю ей тем же способом: «И я люблю тебя, так сильно, что погибаю в прямом смысле слова оттого, что тебя нет рядом…». В ответ на это она поднимает свою руку и опускает её мне на плечо, проводит тёплой ладонью по моей худобе, по моим отсутствующим мышцам, но в этот робкий жест вложено столько ласки, столько чувств и эмоций, что я, будучи уже не в силах сдержаться, обнимаю её сам, загребая обеими руками, откуда только силы взялись, так крепко её держать… Тот вечер, наша мысленная беседа, первые за всё время объятия, подарившие мне невероятный покой и ясность мысли одновременно, поселили в моей голове идею…

Richard Hawley — Open up your door

Внезапно я понял, что все ошибки нужно исправлять в той жизни, где они допущены. Ну, по крайней мере, пытаться исправить то, что ещё можно исправить. Офелию не вернуть, но ведь мы с Лерой оба живы, а это означает, что теоретически… всё ещё можно изменить. Вопрос в том, как это сделать? Но, как любил повторять мой отец, недостижимых целей не бывает, есть лишь недостаток усердия. Главное, чтобы новая стратегия не оказалась очередной ошибкой… Но план, созревший в моей голове в то мгновение, определённо не был ошибкой. Он был чудовищен в своей жестокости по отношению сразу к нескольким людям, но оставался при этом единственной возможностью изменить нашу чёртову судьбу.

В ту ночь мы спали вместе, а в дальнейшем Лера стала обнимать меня вначале лишь иногда, редко, но чувствуя мою реакцию на эти объятия, старалась повторять это всё чаще и чаще. И эти её объятия действительно спасали меня, придавали сил, ради них одних только хотелось остаться, не жить, а именно продлить максимально, насколько возможно, насколько удастся, эти осенние дни нашей совместной, пусть и такой тяжёлой, но всё-таки жизни…

В конце ноября, на очередном осмотре Тони неожиданно заявил, что моим мукам пришёл долгожданный конец: результаты анализа моей крови удовлетворяют его, и он принимает решение прекратить химиотерапию и облучение. Моя задача теперь — восстанавливаться. Через две недели я пройду полное обследование и Тони сообщит нам, побеждена ли окончательно болезнь.

И Лера впрягается по новой — теперь вытаскивать меня не из болезни, а из полнейшего, тотального, прошедшегося по всем фронтам физического упадка. Надо ли говорить, что на последний осмотр меня буквально притащил Стэнтон, ещё немного и ему пришлось бы нести меня на руках… Ну, или я мог остаться жить в больнице. Чем не вариант? Только для меня совсем неприемлемый: мало моей фее проблем со мной, чтоб заставить её ещё и жить в больнице?