Ночами Генриетта лежала без сна, вспоминая измученное лицо Миллисент, узнавшей, что падчерица поступила непростительно бесстыдно, переспав с джентльменом до свадьбы.

С тех пор мачеха практически не заговаривала об этом. Только в карете по пути домой она коротко сказала:

— Надеюсь, ты поняла, как сильно я огорчена, Генриетта. Но надеюсь, мы не будем вдаваться в подробности.

Генриетта ворочалась с боку на бок, думая о том, что следовало бы сказать мачехе правду. Но, помня о высоких моральных принципах Миллисент, можно быть уверенной, что мачеха сочтет своим долгом непременно просветить Дарби насчет спектакля, устроенного Эсме. Одно дело — признаться Дарби в том, что именно она, Генриетта, написала это письмо, и совсем другое — сказать всю правду, что она, Генриетта, была частью замысла, призванного заставить его сделать предложение. А так он предполагал, что письмо перепутали с запиской, которую она послала Дарби, предлагая свою помощь в найме няни.

Правда, что ни говори, а ужасно начинать супружескую жизнь с обмана. Но что, если она скажет правду и он обличит ее как интриганку и откажется идти к алтарю?

Но дело в том, что она отчаянно хочет выйти за него замуж. Отчаянно. Всеми фибрами своей души. И это желание не имеет ничего общего с Джози и Аннабел. И этой ночью ей придется столкнуться лицом к лицу с ужасной правдой: она обманом завлекла мужчину, потому что жаждала его, и сознавать это омерзительно.

Он тоже желает ее… но ведь это слабое оправдание. Дарби, элегантный законодатель мод светского общества, никогда не женился бы на каком-то провинциальном ничтожестве по собственной воле. Если бы он только не был так богат! Генриетта не задумывалась об этической стороне плана, когда, как и Эсме, считала, что у Дарби нет денег и он нуждается в ее наследстве. Она даже самодовольно рассуждала, что он должен жениться, чтобы у Аннабел и Джози было приданое. Но Дарби не нуждается в ее деньгах, а следовательно, и в ней.

Она подслушала разговор между Дарби и Рисом Холландом, который только подтвердил ее предположения. Это было после ужина, когда все одевались, готовясь вернуться домой. Она целовала Эсме на прощание, когда по комнате разнесся бас Холланда:

— Зачем, во имя Господа, нужно жениться на женщине, если ты с ней даже не переспал?

Ответа Дарби она не слышала. Но граф на этом не остановился.

— Не делай этого только потому, что у нее полно чертовых денег. Я дам приданое Джози. И малышке тоже.

Генриетта, натягивавшая перчатки, замерла. Эсме вскинула брови. Но обе оставались абсолютно неподвижными.

— Черта с два. — По мнению Генриетты, голос Дарби звучал совершенно равнодушно. — Говорю же, на этот счет можешь не беспокоиться. У меня этих денег больше чем нужно. И поскольку моя жена вряд ли подарит мне наследника, их приданое проблемы не представляет.

— Но разве поместье Роулингса не подлежит отчуждению?

— Вне всякого сомнения.

— В таком случае… что ты будешь делать?

— Разделяешь всеобщее мнение о том, что я ни на что не гожусь, кроме умения одеваться? — мягко осведомился Дарби, но Генриетта расслышала жесткие нотки и чуть поежилась, отлично представляя выражение глаз Дарби в эту минуту.

— Не будь ослом! — рявкнул Рис. — Я считаю тебя именно тем, кто ты есть, поскольку знаю с тех пор, как мы оба носили короткие штанишки. Щеголеватый пройдоха со смазливой физиономией, ловко умеющий управляться со шпагой. Только не говори, что делаешь деньги на бирже, иначе я бы слышал об этом.

— Кружева, Рис, кружева.

— Я считал, что кружева — не более чем хобби. Но разве ты не импортируешь большую часть из Франции? Должно быть, в наше время это невозможно.

— С тех пор как война положила конец всем поставкам из Франции, я стал главным поставщиком бельгийских кружев. За последние пять лет я расширил свои владения. И теперь «Мадам Франшонс» на Бонд-стрит и «Мадам де Лаке» в Ламли принадлежат мне.

— «Франшонс»? — удивился Рис. — Ты владеешь магазином, в котором продается женское белье? Значит, превратил свои кружевные манжеты в целое состояние, верно?

— Абсолютно.

— Черт, если учесть, сколько тратят на одежду женщины, твое состояние куда больше моего. Ты, сам дух моды, занялся торговлей.

— Деньги не имеют ничего общего с моим желанием жениться, — объявил Дарби, после чего воцарилось долгое молчание.

Эсме уставилась на подругу смеющимися глазами.

— Рис, возможно, задумал убийство, просто чтобы спасти Дарби от самого себя, — прошептала она. — Господи, до чего этот человек ненавидит само понятие брака!

— По-моему, в этом Дарби недалеко от него ушел, — промямлила Генриетта.

— На твоем месте я не была бы так уверена, — покачала головой Эсме.

Но Генриетта знала горькую правду. Дарби заключил невыгодную сделку. Ни детей, ни денег, потому что он в них не нуждался.

Сто раз на день Генриетта решалась написать ему и разорвать помолвку, если это можно назвать помолвкой. И столько же раз передумывала.

«Я получу все, что желаю. Достаточно плохо и то, что я не могу иметь детей, но я достойна быть матерью Джози и Аннабел». Она мечтала о них всем сердцем, исходившим болью. С утра до вечера грезила о том, как научить Джози читать, как спеть Аннабел колыбельную перед сном. Вот они нуждаются в ней!

Единственная утешительная мысль… Джози и Аннабел нужна мать. И Генриетта была уверена, что никто не сможет любить их сильнее, чем она, потому что у другой женщины скорее всего будут собственные дети. И эта женщина станет пренебрегать девочками или отдавать предпочтение собственным детям, и несчастные сиротки окончательно останутся одни.

Генриетта содрогнулась. Хотя ей самой повезло расти с любящей мачехой, все же она знала, что это скорее исключение.

Она каждый день приходила в детскую и играла с девочками. Аннабел была совершенным херувимчиком и радостно ковыляла к ней, открывая объятия.

Джози было крайне трудно назвать херувимом, но с ней Генриетта по крайней мере не скучала. Она проводила время либо в истериках, либо в играх с оловянными солдатиками, когда-то принадлежавшими брату Эсме.

Но Генриетта, отлично сознавая, как нуждаются малышки в матери, все же начинала терять уверенность в своих материнских способностях. О нет, она больше не обливала Джози водой, но это еще не значит, что у нее не чесались руки ее отшлепать. И собственная жестокость ужасала ее. Что, если Джози будет лучше с другой матерью?

Вот няня Эсме при каждой очередной истерике просто гладила девочку по плечу и приговаривала:

— Я потолкую с тобой, когда немного успокоишься, мой маленький утеночек.

Генриетта пыталась ей подражать, но невольно скрипела зубами, когда Джози разражалась набившими оскомину жалобами на тему «Я маленькая сиротка»… Неужели она действительно окажется плохой матерью для Джози?