Однако, когда я встал рядом с автобусом и приказал дверям открыться, сперва мысленно, затем вслух, ничего не произошло. Я попытался разжать двери руками, но они не поддались. Я в отчаянии пнул их ногой.

Потом, раздосадованный и злой, я кое-что вспомнил. Я вспомнил про «Оделовское руководство по ремонту и техобслуживанию роботов».

«Оделовское руководство» – маленькая книжица, не больше крупной соевой плитки. Сзади тридцать чистых страниц с надписью «Для заметок». В тюрьме я переписал туда некоторые стихотворения, которые мне особенно нравились, по большей части из книги Т. С. Элиота, которая, хоть и была не очень большая, в карман бы не влезла.

Я не прочел «Руководство» целиком, потому что оно было скучное, с кучей технических подробностей, а я не собирался ремонтировать роботов. Однако сейчас, в гараже, мне вдруг вспомнилось, что ближе к концу там была глава: «Новые бестелесные роботы – мыслебусы» с несколькими страницами рисунков и чертежей.

Я почти бегом вернулся домой. Книга лежала на столе возле моей двуспальной кровати. Как раз накануне я читал «Пепельную среду» – печальную религиозную поэму, которая отчасти смягчала ту неприязнь, которую вызывала у меня религия Баленов.

Раздел о мыслебусах начинался ровно так, как я надеялся: «Деактивация мыслебусов». Но стоило начать читать, как сердце мое упало.

Вот что там говорилось:

Я без всякой надежды изучил чертеж переднего мозга мыслебуса. Часть под названием «деактивационный контур» представляла собой нашлепку на ажурной сфере самого мозга. Вообще-то, «мозга» было два, оба круглые: один «маршрутизатор», управлял автобусом и указывал ему, куда ехать, другой, «коммуникатор», принимал телепатические сигналы от пассажиров. На нем была примерно такая же нашлепка, подписанная «Блокиратор трансляции» без объяснений.

Я обреченно разглядывал чертеж и читал пояснения, когда в голове начала складываться мысль. Что, если удалить нашлепку вместе с «деактивационным контуром»?

Мысль была необычная, и в первый миг все во мне возмутилось: да как же так, трогать государственную собственность? А что, если я ее испорчу? Даже Мэри Лу, при всем ее презрении к властям, не взламывала автомат по продаже сэндвичей. Впрочем, она бросила камень в стекло и вытащила питона. И ничего не произошло. Она сказала роботу-сторожу отвалить, и тот послушно ушел. А в Перекоре и вовсе нет роботов, которых я мог бы бояться.

Бояться? На самом деле я ничего не боялся. Просто мое старое, почти забытое чувство порядочности затрепетало при мысли о том, чтобы молотком и зубилом раскурочить мозги мыслебуса. Порядочность была частью моего поганого обучения, которое якобы освобождало мой разум для полного «роста», «самопознания» и «самодостаточности». На самом же деле меня, как и всех предназначенных для умственного труда, превратили в накачанного наркотиками, зацикленного на себе нерассуждающего идиота. До того как научился читать, я жил в мире одурманенных, зацикленных на себе идиотов, и все мы подчинялись правилам личного пространства ради некой призрачной самореализации.

Я сидел с «Оделовским руководством» на коленях, готовый вогнать зубило в электронный мозг мыслебуса, и почему-то в это самое неподходящее время на меня обрушилось понимание: все мои представления о порядочности запрограммированы у меня в мозгу и в поведении компьютерами и роботами, которых с свою очередь запрограммировали давно умершие социальные инженеры, тираны или идиоты. Я воображал их, людей, которые когда-то в далеком прошлом решили, в чем состоит истинный смысл человеческой жизни, и учредили интернаты, управление по контролю за численностью населения и десятки жестких, солипсистских эдиктов, запретов и правил. И по их законам человечество будет существовать, пока мы все не вымрем и не оставим мир собакам, кошкам и птицам. Они наверняка считали себя вдумчивыми и старательными – в их разговорах часто звучали слова «забота» и «благодеяние». Я представлял их похожими на Уильяма Бойда или Ричарда Дикса: с седыми висками, в рубашке с закатанными рукавами, возможно, с трубкой во рту; они писали докладные записки за большими столами, заваленными книгами и бумагами, планировали для Homo sapiens идеальный мир, в котором не будет бедности, болезней, разногласий и боли, настолько далекий от мира фильмов Д. У. Гриффита, Бастера Китона и Глории Свенсон – мира страстей, мелодрамы, волнения и риска, – насколько позволяли измыслить их технология и «благодетельная» забота.

У меня не было другого способа избавиться от этих мыслей, кроме как встать с кровати и, крепко сжимая «Оделовское руководство», выйти из дома. Сердце бешено стучало. И я готов был, если понадобится, уничтожить любые хрупкие электронные мозги.

Снаружи уже встала луна. Она была полная, яркий серебряный диск. На заднем крыльце я увидел огромную паутину. Видимо, паук сплел ее, когда я сидел в доме, охваченный бурей чувств, – он как раз заканчивал внешний контур. Луна озаряла нити большой натянутой паутины, и казалось, что она сделана из чистого света. Ошеломляющая геометрическая красота успокоила меня. Я стоял и дивился силе и сложности жизни, способной породить такое совершенство.

Покуда я наблюдал, паук закончил работу и на длинных ножках перебежал в середину, где замер в ожидании. Я еще мгновение смотрел на него, затем направился к обелиску, который в свете луны тоже был как будто серебряный.

«Руководство» подсказало мне, что может потребоваться, так что я нашел в «Сирсе» ящик для инструментов и положил в него пассатижи, отвертки, зубила и молоток с круглым бойком. Ремонтируя дом, я более или менее освоился с инструментами, хотя по-прежнему обращался с ними немного неловко. Вообще-то, такая работа не для людей; инструментами, как правило, орудуют роботы-недоумки.

Кажется, первый междугородный автобус я вывел из строя неудачной попыткой снять переднюю панель. Меня взбесило, что она никак не снимается; я в ярости несколько раз ударил по ней молотком и, видимо, что-то повредил внутри. Так или иначе, с этим мыслебусом ничего не получилось, и я перешел к следующему. Открыть панель я сумел, но, когда стал зубилом и молотком сколупывать нашлепку, мозг раскололся.

Я перешел к третьему мыслебусу и, вставив зубило под нашлепку, раза три легонько ударил молотком. Несмотря на две неудачи, занятие все больше меня увлекало. Вся осторожность, все внушенные представления о порядочности улетучились. Мне нравилось преступно вскрывать и портить мыслебусы; первоначальная ярость утихла, я действовал решительно, ничего не боялся, и это чувство радовало.

И внезапно я понял, что сковыриваю не ту нашлепку. Эта была на коммуникаторе. И как раз когда я думал, что испортил третий мыслебус, заиграла музыка! Легкая, задорная – я слушал ее целую минуту, прежде чем сообразил, что она звучит у меня в голове. Это была телепатическая музыка. Что-то похожее я испытывал прежде, в колледже, в курсе развития сознания, но тогда это происходило в аудитории. Я долго не мог понять, отчего такое происходит на стоянке мыслебусов. И тут до меня дошло: музыка идет из телепатической части коммуникатора. Видимо, я отсоединил блокиратор трансляции, и теперь мыслебус транслировал музыку в мой мозг.