Как только равновесие нарушится, будет запущено сразу несколько процессов. Закисление воды приведет, в частности, к недостатку кислорода. При нехватке последнего снизится способность связывать поступающие парниковые газы. Море не будет автоматически поглощать то же количество углекислого газа, несмотря на увеличение содержания CO2 в атмосфере. Холодная вода усваивает углекислый газ лучше теплой, точно так же, как холодный лимонад выдыхается дольше нагретого. Чем насыщеннее углекислым газом будет атмосфера, тем неохотнее море будет принимать новые порции этого вещества – в результате глобальное потепление еще ускорится. Один из апокалиптических сценариев климатологов предполагает, что море начнет источать метан, запасы которого хранятся на дне и во льдах. Тогда эффект “снежного кома” и механизмы обратной связи сорвутся с цепи и глобальное потепление понесется галопом[103].

При всех массовых вымираниях, включая изначально спровоцированные кометами, ключевую роль играл океан. Процессы и циклы здесь протекают столь неспешно, что океан просто не поспевает устранять неполадки по мере их возникновения. Время его отклика составляет примерно тридцать лет.

Закисление морей началось только в XIX веке, однако на то, чтобы вернуться к водородным показателям начала промышленной революции, уйдет в лучшем случае несколько тысяч лет. Жизнь океана никогда больше не будет такой, какой мы ее знаем. Миллионы жизненных форм исчезнут прежде, чем мы их обнаружим.

Планктон, как уже сказано, производит более половины кислорода, которым мы дышим. Если он погибнет, Земля станет непригодной для жизни человека. Под конец мы станем похожи на рыбу, которая лежит на дне лодки с помертвевшими глазами, хватая губами воздух. Мы совершенно точно могли бы рачительнее заботиться о море. Впрочем, подобные заявления отдают эгоизмом – на самом деле это море заботится о нас. Море, само претерпевая изменения, вносит свои коррективы в климатические условия, что, безусловно, отразится и на нас. Через несколько миллионов лет океан вернется к прежнему состоянию и установит новое благотворное равновесие. Вот только у нашего брата нет миллионов лет в запасе. Наши отношения с морем мало похожи на романтическую историю любви, в которой обоюдная привязанность так велика, что мы не мыслим жизни друг без друга.

С другой стороны – чувства целого народа могут быть разбиты несчастной любовью к морю. Свидетелем тому я стал несколько лет тому назад, когда побывал в крупнейшем городе Боливии Нуэстра-Сеньора-де-Ла-Пасе. В 1879 году боливийцы, проиграв войну Чили, полностью лишились выхода к морю. История о чилийцах, укравших море, неисцелимой раной бередит душу боливийскому народу. Боливийцы рассматривают такой исход как высшую несправедливость и все еще не потеряли надежды вернуть себе выход к морю, ходя по международным судам. И в ожидании желанного возвращения всячески подбадривают себя, стараясь не терять оптимизма. Их символический флот качается на волнах озера Титикака, а вся страна каждый год празднует День моря. Дети и солдаты проходят парадным строем по улицам городов. Воистину, “все потеряв – обретаешь: то лишь, что умерло, вечно твое!” [104] Да и то, навсегда ли.

Море прекрасно проживет без нас. Мы без него – нет.

Возвращаясь с прогулки по скровскому берегу, останавливаюсь пообщаться с лошадьми, пасущимися на лужку. Тут подает голос мобильник – звонит моя подруга и гражданская жена, у которой, кстати, глаза меняют цвет вместе с морем. С тех пор, как я вернулся к ней со Скровы в прошлый раз, она ждет ребенка. Пошла восьмая неделя, и все протекает, как надо.

Мы с нею взволнованы и счастливы. Вдвоем углубились в чтение о развитии плода – как он растет неделя за неделей. Меня к тому же (поскольку я давно изучаю тему эволюции жизни на Земле) неудержимо тянет увязать оба процесса, а ум отмечает любопытные факты.

Внутри нее находится существо, окруженное околоплодными водами. С восьмой недели эмбрион начинает сильно напоминать малька рыбы, и сходство это не только внешнее. В верхней части тела эмбриона мы видим вздутия и мешочки. Мешочки – это жаберные щели, которые, зарастая в ближайшие недели, сформируют будущее горло и рот. Глаза плода, точно у рыбы, расположены по бокам головы. Уши сидят очень низко, по обе стороны горла. Вверху головы расположены зачатки будущего носа и верхней губы. На память о процессе их формирования между ними остается впадина – губной желобок. Если что-то пойдет не так и желобок не зарастет, ребенок рождается с заячьей губой или волчьей пастью.

Органы и части тела эмбриона дрейфуют по нему, точно материки по земному шару, и пребывают на разных стадиях развития. У мальчиков на этом этапе яички находятся у самого сердца. К рождению ребенка они постепенно переместятся туда, где им положено быть – в мошонку. Им нужно место похолоднее. Для большинства рыб это неактуально: у них холодная кровь и постоянная температура тела, поэтому половые железы остаются на первоначальном месте – у сердца.

Наши предки давно вышли из моря, но мы и по сей день сохранили в себе многие дары нашей прежней стихии. В море сформировались мышцы и нервы, благодаря которым мы умеем глотать и говорить. С их помощью акулы и другие рыбы управляют жабрами. У акул и людей – у гренландской акулы и у нас – одинаковая структура черепных нервов, идущих от головы. Еще в подарок от моря со времен оных нам достались почки и внутреннее ухо. Из рыбьих плавников сформировались наши руки и ноги. Нас, как и большинство зверей и птиц, роднит с рыбами много большее, нежели некое сходство[105].

Я не рассказываю подруге о том, что у нас родится рыба, да и потом – ребенок, конечно, никакая не рыба. Однако правы креационисты, отрицая наше происхождение от приматов: мы, так же, как обезьяны и всякая жизнь на Земле, ведем свое начало от моря. Мы – переродившиеся рыбы.

Придется ждать почти неделю, прежде чем мы снова сможем выйти в море. Я бесцельно слоняюсь. От томительного безделия начинаю задумываться: а какого рожна нам, собственно, надо? Тут уже Хуго, у которого дел невпроворот, начинает задумываться: а какого рожна, собственно, надо мне? Между нами проскакивает искра назревающей размолвки. Наверное, мы больше не видим смысла в нашей общей затее. То есть: он просто живет тут и занимается своими делами. Я же регулярно гощу у него, хотя гостем себя не чувствую; приезжая, каждый раз ощущаю, будто на одну ночь только и отлучился. По-моему, я просто так вписываюсь в их среду, что они с Метте, не сговариваясь, считают меня кем-то вроде приемыша. И все же в некотором смысле я – интервент. Вторгаюсь, как и когда захочу, в их личную жизнь, привнося в нее свои привычки – хорошие и не очень. Пусть сам Осъюрдгорден своими размерами превосходит большинство замков, жилая его площадь едва ли больше тесной квартиренки. У арабов, как и у многих народов, наверное, не без причин бытует поговорка: “Гость, как рыба, – тухнет на третий день”.