Безбожник? У меня есть свой бог. Но отнюдь не кувшин ячменной водки, — хотя и он-то чем плох? Мое божество — знание.

Ты видишь в разных вероучениях только то, что сразу бросается в глаза, и то тебя уже тошнит от них. Но самое главное в них — самое грязное, подлое, лживое, для тебя остается пока еще скрытым. Ужас всякого учения не в том, как оно разделывается с мертвыми (мертвым, друг мой, это безразлично), а в том, как оно разделывается с живыми. Так-то, брат мой.

— Тебе не зазорно?

— Что?

— Братом меня называть.

— Почему же это должно быть зазорным?

— Я… твой раб.

— Брось! Ты — мой друг. И — кровный брат, если хочешь.

— То есть?

— Ну, прежде всего, мы люди. И затем, хорезмийцы и русы и вправду в какой-то мере соплеменники. Ты помнишь родовой знак ваших русских князей? Начерти, если помнишь.

Руслан начертил ножом на земле лежащий на боку овал с двумя точками внутри, сверху пририсовал пару изогнутых в стороны рожек, снизу — пару полусогнутых ножек.

— Вот, — кивнул удовлетворенный Сахр. — Если хочешь знать, это древний знак хорезмийских царей. Как по-вашему человек? Ну, просто человек.

— Смерд.

— А по-нашему — мард. Есть у вас бог солнечный, Хорс?

— Есть.

— Какая птица ему посвящена?

— Петух. На острове Хортице в честь одного Хорса режут петухов.

— И у нас в честь солнца режут петухов. И зовут петуха по-нашему знаешь как? — «хораз». И страна Хорезм — Солнечная земля. Похоже, когда-то мои и твои отдаленные предки соприкасались очень близко, может быть, через посредство аорсов — алан. Вот и выходит, что мы с тобою — кровные родичи.

Руслан — с сомнением:

— Ой ли! Ты вон какой черный, я белый.

— Ну, это ерунда. Ты просто выцвел на морозе. Поживешь год-другой под нашим горячим солнцем, почернеешь, брат, как уголь.

— Вот что, друг мой, — сказал Сахр наутро. — Раз уж ты такой въедливо-любознательный, пойдем со мной в академию.

— Куда?

— Расскажу по дороге.

…В 489 году византийский император Зенон, рьяный поборник христианства, приказал закрыть в Эдессе высшую школу — академию.

В 529 году другой император, Юстиниан, разгромил в припадке мракобесия Афинскую академию — последний оплот древней эллинской учености в Европе.

Всему составу обеих академий пришлось переселиться в Иран, где, с соизволения просвещенного государя Хосрова I Ануширвана, открылись высшие школы в Нисибине и Гундишапуре. Здесь учили желающих врачеванию, науке о звездах, науке о числах, землеведению.

Но и здесь ученых не оставили в покое. Иран захватили войска «покорных богу», и образованные ромеи и сирийцы перебрались в Согд, в Мерв и особенно — в Хорезм, который из всех областей Турана расположен дальше других и от жестоких «покорных богу», и от христианствующих варваров — византийцев. Здесь, в Кяте, издревле существовала своя академия, прочно связанная с индийским, китайским и греко-бактрийским ученым миром.

Так что в Хорезме, можно сказать, нашла прибежище вся земная мудрость…

— Еруслан!

— Карась!..

Они встретились в проходе одной из трех огромных стен, окружающих Фир — замок хорезмшаха. Карась стоял на страже.

— Поговорите, я подожду, — дружелюбно кивнул лекарь Сахр.

— Я почему невеселый, ты знаешь, — сказал Руслан. — А ты… ты-то почему невеселый, — плохо живешь?

— Не то, чтобы плохо, — проворчал хмурый Карась. — Еды вдоволь. Одежда хорошая. Чистая постель… Только — дело делаем плохое. Намедни в поле нас вывели, — смерды здешние против князей взбунтовались. И заставил нас шах жечь и сечь… Хоть плачь, друже. Они, видишь, хоть и чернявые, — тоже люди. К тому же смерды — свой брат. Разорили целую округу…

— О чем говорит? — спросил Сахр. Руслан рассказал.

Сахр поскучнел.

…В огромном зале с резными опорными столбами Сахр нашел для Руслана укромное место в темной нише.

— Сиди, слушай. Старайся понять.

— Почему здесь раб? — стал придираться к Сахру один из важных служителей дворца. — Не положено.

— Пусть сидит, — сказал Сахр. — Он будет подносить мне ячменную водку, когда у меня от долгих разговоров горло пересохнет.

— У нас тут достаточно своих слуг, разносчиков шербета.

— Я не пью шербета! — зашипел Сахр, наступая на распорядителя. — Меня мутит от сладкой воды. Пусть сидит.

— Нельзя! Сахр — упрямо:

— Пусть сидит. — И, с презрением отвернувшись от обескураженного служителя, пошел своей дорогой.

На возвышениях между опорными столбами рассаживались на коврах ученые — хорезмийцы, ромеи, сирийцы — народ видный, чистый, спокойный, благообразный.

Служитель:

— О высокомудрые! Его величество хорезмшах Аскаджавар Чаган Афригид. изъявил желание осчастливить ваше собрание своим драгоценным присутствием.

Никто не вздрогнул, не взроптал, — только по лицам пробежала тень: будто снаружи, мимо решетчатых окон, заслонив собою свет, пролетела огромная хищная птица.

Поскольку сегодня в академию пожаловал хорезмшах, обычные занятия пришлось отменить, чтоб не наскучить ими повелителю; собрание свелось, по существу, к общей обзорной беседе, освежающей мозг.

Руслан слушал, затаив, как говорится, дыхание. Не очень многое, конечно, уразумел он из сказанного здесь, — да и не пытался особенно вникнуть в смысл речей. Ему сейчас было важнее всего услышать — просто услышать то, чего не приходилось прежде слышать,

…В 500 году древней, дохристианской, эры, то есть за тысячу двести лет до этой беседы, грек Левкипп из Милета сказал, что ничто не происходит без причины и все вызывается необходимостью.

Его ученик, Демокрит из Абдер, продолжая труды наставника, открыл, что все состоит из пустоты и движущихся атомов — бесконечно малых неделимых частиц, различных по форме и по размерам.

Движение — изначальное, вечное свойство вещества. Всякое возникновение вещей — это соединение ранее разобщенных атомов, всякое исчезновение — разделение ранее вместе связанных частиц.

Различные свойства вещей обусловлены расположением, сочетаниями, формой и величиной составляющих их атомов. Атомы несутся в пустоте, причем более крупные наталкиваются на мелкие, оттесняя их кверху.

Из этих движений образуется вращение атомов, в силу чего возникают бесчисленные миры, одним из которых является наш мир и все разнообразные по качествам предметы.

Эпикур с острова Самоса, живший на полтора столетия позже, понимая вселенную как сочетание бесчисленных атомов, движущихся в пустоте, к демокритовым различиям их по форме и величине добавил еще различие по тяжести, тем самым предположив наличие атомного веса.