каждая из расчета на шесть человек, из которых трое спали вверху, а трое внизу, за короткое время превратились в обжитые «семейные гнездышки». Практически все секции были занавешены сухими ветками, соломой, сухой травой, благодаря чему посторонний взгляд не мог проникнуть за пределы этих травяных занавесок, скрывающих частную жизнь их обитателей. Из некоторых секций доносились детские голоса, поскрипывание досок, где-то – сонное сопение; барак жил уже ставшей для него привычной жизнью.

В целом, внутри оказалось тепло, но очень темно, из-за того, что верхние нары с окнами-бойницами были закрыты задвижками, и самодельные завесы, отделяющие секции от общего, внутрибарачного коридора, еще более затемняли окружающее пространство. Свет очень скупо, для такой огромной площади, проникал лишь из открытых настежь входных дверей, расположенных в центре барака. О том, что творилось у торцовых стен, можно было только догадываться, свет туда не добирался. Вопреки моим первоначальным опасениям в бараке ничем не воняло, если не считать вонью приятный аромат свежесрубленных сосен. Благодаря еженедельным баням люди выглядели хоть и обношенными, но телесно чистыми.

Несколько деревянных скамей оказались заняты людьми, которые, по всей видимости, во все глаза испуганно на меня смотрели, а до моего появления видать о чем-то шушукались. Мое зрение неохотно привыкало к царящему здесь полумраку, поэтому я не стал их утомлять и через пару десятков секунд уже выбрался из барака на свежей воздух. Увиденное внутри меня удовлетворило, было заметно, что люди старались здесь обжиться, что не могло не приветствоваться.

Я поинтересовался у старосты, во сколько им выдают ужин. Он ответил, что, как возвращаются с работ мужики, уже впотьмах. В данном случае его слова означали, что это событие произойдет через пару часов. Я планировал остаться и пронаблюдать за этим действом, а пока продолжил обход.

Все бараки были разделены на кластеры, которые обслуживали внешне мало отличимые от тех же бараков поварни, пекарни, амбары с выкопанными под ними ледниками, а центром притяжения каждого такого кластера выступала столовая, точнее столовый барак.

Приготовление «ествы» было делом непростым. Горячую пищу готовили только один раз – к обеду. Оставшееся после обеда варево ставили в печь на угли и теплым подавали к ужину. В поварнях и пекарнях при бараках трудились главным образом женщины с малолетними детьми.

Рядом, в «хозяйственном» амбаре хранилось имущество, предназначенное для рыбной ловли: пешни для пробивки льда, неводные сетки, рогозины; а также присутствовали бочки со смолой, дегтем и солью. В амбаре суетились женщины и дети, все свое свободное время они тратили на ловлю рыбы и собирание грибов – груздей, опят и волнух. Все добытое в водоемах и лесу они здесь же засаливали на зиму. Бочки источали аппетитные запахи, в амбарах-«сушнях» висели гроздья сушеной рыбы. Дополнительное дешевое продовольствие закупалось казной в совхозных хозяйствах и поставлялось полоняникам. Совхозная продукция позволяла разнообразить столовый рацион продуктами животноводства, как то: молоко, яйца, сало, мясо. Удивительно, но люди на свою кормежку не жаловались, некоторые даже выглядели вполне себе довольными.

Работающие получали причитающуюся им порцию хлеба до работы, на «завтрак», безработные, вернее официально нетрудоустроенные женщины и дети питались после ухода работяг. Собранные и выловленные в течение дня женским коллективом бараков продукты превращались в грибной суп или уху, и значительная часть этих блюд «дожидалась» прихода с работы мужчин.

Тем временем, пригнув голову, я вошел в кухонный барак, где женщины как раз замешивали тесто, чтобы к завтрашнему утру испечь свежий хлеб. Следом за мной, по пятам, вошел и староста. При нашем появлении замес тут же прекратился, женщины, испачканные мучной пылью, склонили головы. Но следующие за мной охранники тут же поставили всех на колени. По местным традициям холоп только в таком приземленном состоянии мог приветствовать своего господина. Я ко всем этим «приветствиям» и прочим знакам внимания уже давно привык и никак на них не реагировал. Меня же заинтересовало другое, а именно какие-то инородные включения в замешиваемом тесте. Что это за хрень? Указав пальцем на эту серо-коричневую муку с торчащими из нее стеблями травы, я обратился к старосте:

– А ты, старый, куда смотришь? Почему на такую муку не жаловался?

Староста опешил.

– Государь, так а на что жалиться-то? – от удивления у литовца сильнее обычного прорезался акцент.

– Как на что? – удивлял меня своей тупостью мужик. – Или ты ослеп? Ты разве не видишь, что в муке какая-то дрянь?

Женщины во время завязавшегося между нами диалога со старостой застыли, как белые гипсовые изваяния, перестав от страха даже дышать.

– Какая там дрянь? – недоумевал староста. – Окромя муки, коры и соломы ничего нет!

Тут пришла моя очередь открыть от удивления рот.

– Коры и соломы? – мой мозг отказывался это понимать. – Вы их что же, в муку специально добавляете?

– Ага! Перемешиваем с мукой, кору истолкем, соломку тож помельче порежем…

– А потом вы эту дря… едите?

– Ну нежто мы смотреть на нее будем?! – поразился староста такому дурацкому вопросу. – Все съедим, и крошки не останется!

Я перевел взгляд на женщин, чтобы узнать, подтвердят ли они слова старосты, но те лишь потупили взор. Похоже, что завязавшийся между нами диалог они совсем не понимали. Ну что же, нравится им такой «хлебушек» есть – пожалуйста, я не против.

Меж всей этой суетой время незаметно пролетело, и солнце уже почти скрылось за кронами сосен. Внезапно разразился сильный ливень, он длился всего двадцать-тридцать минут, но, несмотря на краткосрочность, сумел превратить местность в архипелаг островов, отделенных друг от друга темными лужами.

Мужчины по окончании трудового дня брели в густой осенней темноте, вызванной хмурыми тучами, полностью скрывшими луну. Они передвигались небольшими группками, по нескольку человек, направляясь к барачному лагерю с нескольких сторон, зависящих от мест приложения их дневного труда.

Шлепая по широким лужам и спотыкаясь о камни, вымокшие до костей от разыгравшегося под вечер дождя люди брели к своим родным с какими-то котомками за плечами. Что ни говори, зрелище было не самым радостным.

Мы с Дмитром примостились на лавочке под стеной кухонного барака. Рабочие, заметив нас, валились на колени, а затем молча удалялись в бараки. Некоторые же доставали из своих котомок деревянные миски и тут же устремлялись к «окну выдачи» столового барака. В этот день женщины готовили уху из свежевыловленной рыбы. Из больших чугунов уха половниками вливалась в деревянную посуду рабочих, при этом многие из кармана доставали остатки хлебного пайка и, закусывая «соломенным хлебом», принимались стучать ложками о дно мисок, пережевывая челюстями пищу. Кто-то ел на улице, кто-то удалялся в бараки, но практически все были облеплены членами своих семей. Прям идиллическая картина… Люди на свою жизнь не роптали, потому как другой жизни они не знали, главное брюхо заполнено и желудок