Однако у Аристотеля притягательная сила идеи-формы всегда действует специфически и избирательно. «Все вещи желают Бога» нужно понимать так: каждая вещь желает достичь совершенства, но совершенства в своем собственном роде. Плоский червь стремится раскрыть свои возможности, но все, на что он способен, и его единственная цель – стать идеальным взрослым плоским червем. Аристотель считал, что у каждой разновидности вещей есть своя конечная «причина» и что было бы безответственным уходом в поэзию говорить, будто у плоского червя есть какая-то неосознанная жажда выйти за пределы собственной природы и стать человеком или звездой28. Эта точка зрения Аристотеля отразилась в его астрономии, зоологии и метафизике. В астрономии «первичный двигатель» является конечной «причиной» для «первого неба» – самой внешней сферы, период обращения которой равен одному дню. Но все другие перемещения планет и Солнца, поскольку у них разные скорости и разные направления движения, должны были иметь другие конечные «причины»; количество этих «причин» было равно количеству независимых друг от друга движений составных частей неба. Основываясь на работе ученых Академии, Аристотель считал, что количество этих движущихся низших разумов равно «либо 47, либо 55». Но он не исследовал подробно различия между ними, возможно, потому, что не видел никакой возможности проверить такие рассуждения опытным путем.

В зоологии Аристотель создал учение о вечности видов. Он считал, что количество разновидностей живых существ задано раз и навсегда и что природа наделила каждую такую разновидность бессмертием. Было и еще одно положение, вытекавшее из его концепции конечных «причин». Поскольку особь определенной разновидности существ является частью общего порядка природы лишь потому, что имеет какую-то ценность, а каждый индивидуум старается наиболее полно реализовать себя, структуру своей разновидности, то мы можем сказать, что материалистическая, иначе описательная, наука пытается классифицировать вещи без учета целей и ценностей, а формалистическая, иначе платоновская, наука пытается классифицировать вещи по влекущим их к себе притягательной силой идеалам. Поскольку все, что существует, становится одновременно ограничением материи с помощью идеи и поиском ценности, в Аристотелевой философии природы уже не действует старая дихотомия ценности и факта.

В математике это дает следующий результат: природа предоставляет математику готовый пример симметрии, системы и порядка, и он руководствуется этим примером, когда исследует безграничную область возможных абстракций.

Понятию «сила» Аристотель придает расширенный смысл, включая в него возможность и потенциал, и помещает его определение непосредственно перед рассуждением о «первичном двигателе». Для этого толкования потребовалось ввести очень важное с философской точки зрения различие между видами сил. В природе существует два таких вида. Как правило, вещи имеют «одностороннюю» потенциальность: огонь обладает силой гореть, но не противоположной горению силой замерзать; желуди имеют силу развиться в дубы (если не помешает что-то извне), но не в особей какого-нибудь другого вида. Каждая разновидность животных имеет набор сил, которые заранее заданным образом развиваются в направлении, ведущем к специфической для этой разновидности цели. Каждая природная потенциальная возможность прочно связана с какой-либо одной формально-конечной «причиной», которая направляет и ограничивает ее «актуализацию»33.

Но человек в этом отношении является исключением благодаря своему уму, который наделяет его двухсторонней потенциальностью. Врач (возьмем один из тех примеров, которые часто применяет Аристотель) имеет силу не только лечить, но и убивать. Похоже, что на уровне человека ум всегда обладает такой свободой. Вследствие этого природа человека не всегда автоматически подсказывает ему единственную модель привычного или иного поведения, как это можно наблюдать у пчел и муравьев. Для человека естественно стремиться к очевидному благу. Конечная «причина» влечет его к себе. Но природа и поведение человека испытывают воздействие ошибок, несчастных случаев и ответственности за выбор и этим сильно отличаются от всей остальной реальности. Из этого Аристотель делает вывод, что такая наука об обществе, о которой мечтал Платон, невозможна29. Свобода возникает из-за особого места человека в метафизической картине мира. Это значит, что природа не командует развитием ума и душевного благородства. Каждый человек, чтобы развить в себе эти качества, сначала должен сам свободно решить, будет он это делать или нет. Человеческий ум может лишь в самых общих чертах представлять себе, какого рода привычки, какой тип характера и какие виды учебных занятий ведут к полному раскрытию возможностей человека. Вся остальная природа воплощает в себе закрытое множество идей, а свобода человека приводит к созданию множества новых идей – общественных институтов, нравственности и произведений изящных искусств. Эти созданные человеком идеи по природе и функциям похожи на формальные «причины» в теоретической науке, но изобретательность человека действует постепенно, и у идей-форм, которые она создает, идеальное не совпадает, как у природных видов, с актуальным. Конечная «причина» человека задана ему природой, но у его пути к ней есть много боковых ответвлений, из которых он может выбирать, и они проходят через разные идеи. То, что любой набор общественных институтов и законов, который могут разработать люди, обладает какой-то ценностью, создает для нас постоянную опасность упустить большее благо ради обладания тем, что всего лишь неплохо. Или же мы можем потерять благо, которое имеем, если уничтожим какую-то общественную идею, желая ее улучшить, а замену ей найти не сумеем.

Таким образом, практическая наука, то есть изучение человеческой природы и поведения людей, смотрит в неизвестное будущее, у которого может быть много вариантов, и не может знать его всегда и абсолютно точно. Тем не менее и практическая и теоретическая наука являются частями одного и того же реального мира и обладают четырьмя измерениями причинности.

Аристотель по-новому определяет роль философа. Дело философа – делать яснее методы других специалистов, начиная с астрономов и кончая конгрессменами и поэтами, но при этом, в свою очередь, признавать открытия каждого из этих специалистов истинными в той дисциплине, которую специалист изучил. Это вовсе не дает знатоку права прятаться за мелкие профессиональные особенности его данных и заявлять что-нибудь вроде того, что никто не может понять современную физику, если не научился пользоваться уравнениями квантовой теории. В любом мире, где теории имеют какую-либо объяснительную силу, каждая область научных исследований имеет несколько основных понятий, которые определяют ее предмет и используются для объяснения каких-либо черт того или иного явления путем логического вывода следствий из «причин». Эти «принципы» способен понять любой студент, достаточно подготовленный для гуманитарного образования30.

Лекции самого Аристотеля по сравнительной анатомии, дисциплине, которая, по тогдашним представлениям, имела дело с «отвратительными вещами» и не подходила для включения в состав гуманитарного образования, выразили своей тематикой выдающуюся мысль Аристотеля: если действительно вся природа упорядочена однотипно, то – делает он вывод – наука должна двигаться вперед по пути специализации и узкопрофессиональных исследований; но любая наука, смысл которой не затуманили своими произвольными действиями специалисты, не имеющие четко определенной методики, может изложить свои принципы на языке четких терминов, которые пригодны для общеобразовательных курсов, входящих в программу гуманитарного образования. И если исследования, проведенные Аристотелем (или их распространение на другие области в наше время), доказывают, как он полагал, что вся действительность состоит из одинаковых и одинаковым образом упорядоченных причинно-следственных связей, это требование четкого формулирования принципов должно оставаться в силе и теперь. Но оно должно быть скорректировано другим открытием Аристотеля – пониманием того, что лекции и дискуссии не могут заменить работу непосредственно с предметом исследования: одна диалектика не наполнит слова смыслом, это могут сделать только опыт и эксперимент31.