Математика имеет дело с неменяющимися количествами – числами, фигурами, соотношениями, которые математик рассматривает так, словно они существуют сами по себе. Однако в действительности такие вещи, как квадрат, не существуют отдельно от других вещей: только с помощью мыслительной операции математик абстрагирует идеальный квадрат от различных известных ему конкретных квадратов. Этот квадрат он представляет себе не как физический объект, а в математическом пространстве, которое доступно для понимания.

Метафизика занимается теми вещами, которые представляют собой неменяющиеся, отдельные одна от другой субстанции, а не абстракции. Аристотель утверждает, что такие отдельные одна от другой неподвижные вещи должны существовать, поскольку они действуют в формальных и конечных причинно-следственных отношениях.

В своей «Метафизике» Аристотель после вводной части, где он излагает историю философии, переходит к анализу, цель которого – показать, что живое существо всегда представляет собой сплав идеи и материи, то есть что для его существования нужны и материя, и идея-форма. Действительно, жизнь любого существа – это движение к идее-форме и проявление скрытой в этом существе силы (материальной и действенной «причин»), а направление пути задает актуальная идея (формальная и конечная «причины»). Затем Аристотель коротко напоминает нам, что чистая материя и чистая идея, предоставленные самим себе, никогда не стали бы ни взаимодействовать, ни образовывать сочетания; даже если бы прошло бесконечно много времени, мир все равно остался бы разделенным на не смешивающиеся друг с другом, как масло и вода, океан «чистой материи» (похожий на «все вещи вместе» Анаксагора) и множество ни к чему не прикрепленных «чистых идей», которые не были бы идеями чего-то24. Резкое разграничение материи и идеи-формы порождает вопрос о том, каким должен быть мир, где мы живем, если в нем возможно то взаимодействие формы и материи, которое мы наблюдаем25.

Для единичных естественных вещей ответ на этот вопрос – действие конечных и действенных «причин». Действенная «причина» вначале заставляет определенную часть материи начать путь к полному принятию вида, определяемого сответствующей идеей-формой. Она запускает процесс роста, на каждом этапе которого существует сила для того, чтобы принять вид, соответствующий новой идее, и желание достичь этой идеи. Завершающая полная идея-форма является целью, то есть идеалом, который заставляет каждую вещь сохранять тот уровень совершенства, которого она достигла, и стремиться достичь большего.

Разнообразие действующих в природе идей не безгранично: существует строго определенный набор их разновидностей, которые повторяются или существуют в течение долгого времени. Эта точка зрения заставляет нас предположить, что Аристотель, если бы от него настойчиво требовали ответа, признал бы, что индивидуальные особи в каком-то смысле являются материалом для этих избранных идей.

Вид остается неизменным и бессмертным, но последовательно воплощается в сменяющих друг друга индивидуумах, которые один за другим проходят характерный для него жизненный цикл. Это ясно показывает, в чем заключается разница между Аристотелевой идеей-формой и простой абстракцией.

Похожая модель причинности верна и для всего мира как целого. По утверждению Аристотеля, действенной «причиной», заставляющей начаться реализацию сил, в этом случае является энергия, поступающая с неба, прежде всего от Солнца. Так обеспечивается постоянный приток энергии извне, который необходим, чтобы процесс реализации сил шел без остановки. Но для того, чтобы объяснить, почему небеса не перестают двигаться, а материя продолжает улавливать и сохранять в себе идею-форму, философы, по мнению Аристотеля, должны также признать существование конечной «причины», которую он назвал «первичным двигателем».

Первичный двигатель – не механическая сила, которая толкает или тянет предметы; скорее это тот, кто движет и является целью желания. Сохранение идеи-формы и постоянное направленное изменение в природе, которые мы наблюдаем, имеют место потому, что «все вещи желают Бога». Хотя Аристотель часто называет первичный двигатель Богом, а иногда говорит о своей первой философии как о теологии, позже критики часто подчеркивали, что это не тот Бог, которого почитают верующие. Это скорее научный закон сохранения актуальности, чем Бог религии26.

Та притягательность, которой Бог продолжает обладать для мира, и объясняет, почему небеса постоянно вращаются: они желают достичь конечного совершенства, чтобы обрести свое надлежащее место и покой; а поскольку все точки круга одинаковы, небеса никогда не достигнут этой цели.

Эта же притягательность Бога является и «причиной» бессмертия видов – того постоянного желания произвести потомство и раскрыть свои возможности, которое управляет каждым живым созданием. Чтобы соответствовать требованиям, предъявляемым к далекой конечной «причине» всей природы, первичный двигатель должен быть совершенным, неменяющимся и чисто актуальным. Аристотель предполагает, что можно провести аналогию между первичным двигателем и «чистым разумом». Наши собственные способности к творческим озарениям тоже являются силами, но не физическими и не имеют протяженности во времени. Аристотель описывает их как мгновенные реализации (сравните это с мифами Платона, в которых знание – это припоминание).

При определении природы такого божественного разума возникают проблемы, и Аристотель исследует некоторые из них. Поскольку Бог не имеет тела, а значит, не имеет и органов чувств, он не может познавать конкретные материальные единичные вещи нашего мира. Аристотель считает это признаком высшего совершенства: временные и случайные вещи не стоят того, чтобы Бог их познавал. Божественная мысль – это «мысль, мыслящая сама себя», – описание, которое ставит читателя в тупик. Иногда это понимают как постоянное недифференцированное осознавание себя самого. Но Аристотель явно имел в виду что-то другое, поскольку осознавание себя самого по его определению – одна из операций нашего обыденного сознания, которого у Бога быть не может. Вечно бездействовать и не думать ни о чем совершенный разум тоже не может, «поскольку», спрашивает Аристотель, «что в этом достойного?». Более поздние замечания Аристотеля о «добре в природе», в которых он говорит, что оно «является и вождем, и порядком», заставляют предположить, что, возможно, Бог созерцает вечные идеи в их прекрасной системной взаимосвязанности. Это не противоречит словам «мысль, мыслящая самая себя», поскольку, если речь идет о нематериальных вещах, «мысль и вещь, о которой мыслят, – одно и то же». Не будет противоречить сказанному выше и предположение, что чистый разум может познавать идеи отдельно от их материальных «причин»: это иногда могут делать и наши человеческие умы.

В любом случае очевидно, что представление Аристотеля о Боге действительно далеко от более ранней наивной веры во многих богов, у каждого из которых человеческое тело и капризный нрав27. Аристотелево описание Бога, который может быть познан с помощью теоретической науки, конечно, оставляет открытым вопрос о том, что может прибавить к этому знанию религиозная вера, основанная на чем-то ином, чем теоретические исследования. И действительно, учение Аристотеля, который доказывает, что наука нуждается в Боге, но мало что способна узнать о Нем, может служить философским введением к трем различным религиям, каждая из которых утверждает, что заменила этот вывод древнего философа другим умозаключением, более подробным. В III веке н. э. такой религией был неоплатонизм, в XII – ислам, в XIII – христианство.