– Красноносый олень Рудольф, – прыснула она.

– Ты что?! Эта штука не отмывается! – запротестовал я.

– Вот и чудно! – еще больше обрадовалась она. – Если потеряешься в толпе, я всегда тебя разыщу.

Обескураженный невиданным легкомыслием и пытаясь сохранить достоинство, я отправился на поиски сухих штанов.

Шерри прилегла на матрас и с интересом смотрела, как я роюсь в сумке.

– И надолго все это? – поинтересовалась она.

– Пять дней. – Я прислушался к реву ветра.

– Откуда такая точность?

– Циклон всегда продолжается пять дней, – пояснил я, надевая шорты.

– Что ж, будет немного времени узнать друг друга получше.

Вынужденный по воле стихии день и ночь делить с Шерри несколько квадратных футов замкнутого пространства, я испытывал странные чувства.

Выходить из пещеры – по естественной надобности или навещая Чабби с Анджело – было и неприятно, и опасно. Хотя в первый же день большую часть кокосов сдуло, а самые слабые деревья с корнем вывернуло из земли, отдельные пальмы нет-нет, да и валились. Ветер швырял сломанные ветки и мусор с таким неистовством, что можно было остаться без глаз.

Чабби и Анджело возились себе потихоньку с двигателями, очищали от соленой воды, а заодно убивали время. В нашей же пещере, едва новизна ситуации улетучилась, назрел психологический кризис, не до конца понятный, но по всем признакам критический.

С самого начала Шерри оставалась для меня закрытой книгой: слишком много вопросов без ответов, слишком много тайн за семью печатями – она не пускала и не собиралась пускать меня в свою личную жизнь и до сих пор ни словом не обмолвилась о своих чувствах. Как ни странно, мы никогда не говорили о будущем. Женщины, которых я знал, ждали – нет, требовали – признаний в любви и страсти. Неопределенность угнетала Шерри не меньше моего, но в чем-то она запуталась, чему-то противостояла, и эта борьба накладывала нездоровый отпечаток на наши отношения.

Да, я согласился на ее условия – никогда не упоминать о том, что мы испытываем друг к другу, – однако такое самоограничение не по мне. Я должен говорить любимой красивые слова. Красноречие – моя стихия: птицу уговорю слететь ко мне с ветки. Конечно, раз нет, так нет – я бы потерпел, однако неясность перспектив куда хуже. Внешне Шерри, пожалуй, не стремилась долго продолжать нашу связь. Тем не менее я знал, что в глубине души она думает иначе. Иногда у нас бывали мгновения такой близости, что сомнений не оставалось.

Однажды я поделился с ней планами на жизнь после того, как отыщем сокровище. Мне хотелось построить новую лодку – по собственному проекту, с лучшими качествами незабвенной «Морской плясуньи»; я мечтал о новом доме в бухте Черепахи – о настоящем доме, а не о тростниковом бунгало; рассказывал, как его обустрою, кто будет жить в нем вместе со мной… Шерри безучастно выслушала мой рассказ, а потом отвернулась и притворилась спящей. Впрочем, даже не прикасаясь к ней, я чувствовал, что каждая ее клеточка напряжена.

В другой раз я заметил тот самый враждебный взгляд, но часом позже стал объектом физической страсти, никак не вязавшейся с неприязнью.

Однажды, сидя по-турецки на матрасе, она умелыми, аккуратными стежками чинила мою одежду. В ответ на мою благодарность последовала язвительная насмешка, вспыхнула ссора, Шерри выскочила из пещеры в бушующий ветер и побежала к Чабби. В сумерках он привел ее назад, при этом смотрел на меня так, что другой бы стушевался, а приглашение выпить виски холодно отверг. Последнее означало, что Чабби либо серьезно болен, либо крайне неодобрительно относится к происходящему. Уходя в ураганную ночь, он что-то зло бормотал под нос.

На четвертый день нервы у меня стали сдавать, я обдумал поведение Шерри со всех сторон и сделал для себя выводы. Запертая со мной в крохотной пещере, она вынужденно задумалась о своих чувствах. Возможно, я становился ее первой настоящей любовью – нелегкое испытание для независимой натуры. Откровенно говоря, я и сам восторга не испытывал, точнее, испытывал лишь в недолгие часы раскаяния и любви между бесконечными приступами дурного настроения и вспышками раздражительности. Оставалось ждать минуты, когда, смирившись с неизбежным, она признает свое поражение.

В ожидании счастливого мгновения я проснулся на рассвете пятого дня. На острове царили тишина и покой, ошеломляющие после буйства и рева циклона. С закрытыми глазами я лежал и прислушивался, но, ощутив рядом движение, повернул голову и заглянул в лицо Шерри.

– Ураган стих, – сказала она, вставая с постели.

Мы вышли наружу и вместе с первыми лучами солнца увидели, что натворил циклон. Остров напоминал фотографии полей сражений Первой мировой. Пальмы, потерявшие листву, выглядели жалкими и беззащитными. Толстый слой веток и кокосовых орехов покрывал землю. В застывшем воздухе – ни дуновения, а бледно-голубое небо затянуто легкой дымкой еще не осевшего песка и водяной пыли.

Чабби и Анджело вылезли из своей пещеры, точно медведь с медвежонком в конце зимы, и неуверенно озирались по сторонам. Анджело с боевым кличем команчей подпрыгнул и со скоростью борзой помчался к берегу, не в силах больше подавлять в себе жизнерадостность и бьющую ключом энергию.

– Кто последний – тот болван! – на бегу крикнул он.

Шерри первой приняла вызов. До берега она добежала, отстав от Анджело на десять шагов, но в лагуну оба нырнули одновременно, не раздеваясь, и начали бросаться пригоршнями мокрого песка. Мы с Чабби степенно, сообразно возрасту, последовали за ними. Чабби, не снимая яркой полосатой пижамы, залез в море.

– Хорошо! – сдержанно изрек он.

Сидя рядом по пояс в воде, я глубоко затянулся сигарой и передал ему окурок.

– Пять дней потеряли, – посетовал я.

Чабби враз насупился, похожий на огромную коричневую лягушку в желто-лиловой пижаме с сигарой во рту.

– Пора делом заняться, – проворчал он.

С вершины холма, несмотря на пену и взбаламученный песок, вельбот с затянутой желтым брезентом палубой был хорошо виден. Его отнесло в сторону, и он лежал на дне, под двадцатью футами воды. На поверхность мы подняли его при помощи воздушных мешков и, как только показался планшир, вычерпали воду и на веслах причалили к берегу. Остаток дня ушел на разгрузку промокшей клади, очистку и просушку, заправку баллонов сжатым воздухом, установку двигателей и прочую подготовку к следующему визиту на Пушечный риф.

Меня по-настоящему беспокоили вынужденные простои, лишавшие нас преимуществ перед Мэнни Резником с его громилами.

В тот вечер, сидя у костра, мы обсудили ситуацию и признали, что за десять дней всего-навсего убедились в наличии части груза «Утренней зари» на дне заводи.

Согласуясь с приливом, в путь мы отправились до рассвета, проток прошли в полутьме, с трудом различая подводные капканы, и вышли на позиции позади рифа, когда огненный ободок солнца едва показался над горизонтом.