— А что?! Отключаюсь. Звонок.

— Факс примите?

— С прайсами?

— Да.

— Шлите. Приму.

— А это порт?

— Нет. Отключился сам. Звонок.

— Это порт?

— Да.

— Совсем охуели там. Отключился и пока больше не звонил. А еще потом я придумала, как сделать собственное тубзо платным. Это очень просто: не отключая компьютер от интернета (это у кого дайалап, как у меня, а не выделенная линия, как у богатых), идешь в тубзо и какаешь там за деньги, которые время.

Какого-то лета (дневничковое)

У меня есть крылья, а что толку? У чаек они тоже есть. Как-то одна из них, не вписавшись в разворот над морем, нагадила мне на окно, и перламутровый чаячий росчерк упал на панораму Босфора.

ХОТЕЛОСЬ БЫ БЫТЬ

Хотелось бы быть честной еврейской девушкой из местечка, такой всей из себя в хорошо продуманном будущем из семьи-мужа-детей, а то вот совершенно непонятно, что в голове делается, раздрай в ней полный.

Хотелось бы быть Ляписом Трубецким и написать песню «Любови капец», чтоб девки слушали и пёрлись.

Хотелось бы быть лошадью породы орловский рысак, чтоб рысачить себе и рысачить, хотя бы даже и по орловщине, а что, и там тоже люди живут.

Хотелось бы быть очень сильно прекрасным юношей в синих джинсах и расстёгнутой рубахе — чтоб квадратики на пузе и — эй, тётки, где вы там.

Хотелось бы быть бабушкой пятнадцати внуков, у которой Главное Клубничное Варенье её жизни еще впереди.

Хотелось бы быть чемпионкой мира по фигурному катанию, красиво ездить по льду и чтобы все видели мои трусы, а потом получить золотую медаль и заплакать.

Хотелось бы быть латышским стрелком, не знаю, зачем; звучит красиво.

Хотелось бы быть скорпионом, делать гадости и говорить, что потребность кусаться жопой — это карма.

Хотелось бы быть маленькой белокурой девочкой по имени Света, выпросить у родителей куклу Барби вместе со всем её саркофагом и Кеном, забраться под шкаф, снять с Кена трусы и убедиться, что у мальчишек вообще нет никакой письки.

Хотелось бы быть машинистом электровоза и рассказывать по пьяни, что вообще-то поступал в лётное, но по здоровью не взяли, потому что нос неправильно дышит, а там отбор знаете какой.

Хотелось бы быть соседкой с третьего этажа, она в океанариуме работает, командировки у неё очень интересные: за дафнией.

Хотелось бы быть Известной Певицей, чтобы ездить везде на соревнования по пению и чтобы все меня знали.

Хотелось бы быть гопником и пойти кому-нибудь намоздылять в ночи, теперь как раз ночь.

Хотелось бы быть Лорой, у неё есть крылья, собака, акриловые краски и большой красивый аквариум, в нём вчера сдохла последняя скалярия, но еще много кого выжило, а что до скалярий — так и пень с ними, главное, спать вовремя лечь.

И пусть Лоре, у которой среди ночи кончились сигареты, приснится популярный гопник, машинист электровоза Ляпис Трубецкой, который женился на соседке с третьего этажа, тоже Известной Певице, которая катается по льду на красивой орловской лошади, которую подарил ей латышский стрелок по имени Света в расстегнутой рубахе, который варит клубничное варенье из бабушек, которые питаются дафниями и жалят всех своими жопами, потому что у честных еврейских девушек из местечка карма такая, зато полный порядок и с головой, и с будущим.

Какого-то лета (дневничковое)

Посчитала: у меня сейчас осуществляется седьмая попытка развестись с городом В. Да я бы на его месте уже давно выпнула меня отсюда. И окна бы мне забила досками, чтоб не на что было любоваться и скулить.

И чаек бы перестреляла. А оставшихся перекрасила бы в ворон-москвичек.

Кстати, море воняет говном, если цинично принюхаться.

Полетела на Набережную и фотографировала там чаек. Одна была с оторванным крылом. Она сидела на берегу и чистила перья, как будто это было самое главное.

ЭТО НЕ РАССКАЗ

Ласточкина — метр сорок ростом. Для неё на пароходах делают специальные скамейки, чтоб нормально доставала до плиты. Я — метр семьдесят с чем-то там. Когда мы ходим с Ласточкиной по городу, я чувствую себя красным конём, которого ведут купать.

Ласточкина — хорошая. Её любят дети подруг и собаки друзей. Дети легко затаскивают её под стол играть в дом, а собаки садятся на шею. Всё, что нужно Ласточкиной от жизни, — это свой дом со своим мужчиной и своими детьми. Можно без собаки.

Никто из нас, ласточкиных подруг, не создан для семьи настолько, насколько Ласточкина. Ласточкина — стопроцентная гороскопная дева. Она бы с удовольствием гладила постельное белье.

Ласточкина говорила мне: не увольняйся из пароходства, что ты делаешь. Мне было 22, а ей 30, послушай меня, говорила Ласточкина, как ты будешь жить на берегу. «Как-нибудь, — отмахивалась я, — я не хочу к этому привыкать и вообще». Потом я приходила к ней на стоянках, мне было нечего есть, она кормила меня ужинными котлетами и давала с собой борщ в двухлитровой банке.

Ласточкина говорила мне: «Это я виновата, что у тебя появился Этот». «Этот» увидел меня у Ласточкиной на камбузе и выхарил у неё мой телефон, а потом на двенадцать лет сделался мне Яхтсменом. Но если Ласточкина виновата в моём несколько затянувшемся замужестве, которое она никогда не одобряла, то тогда я виновата в том, что вообще поломала ей жизнь.

Ласточкина говорила мне: ты как кошка, всегда встаёшь на четыре лапы. Иногда я прошу её повторить это специально. "Ласточкина, скажи, что я кошка и встану на четыре лапы", — выла я, когда у меня сгорел Дом, погибли собаки и рухнуло вообще всё.

"Ты кошка, ты встанешь на четыре лапы", — сказала Ласточкина. Прошло четыре месяца, я назанимала денег и купила квартиру с видом на Восточный Босфор, через дорогу от Ласточкиной. Она подарила мне серый палас, пальму и сказала: «Ну вот видишь». Палас мы скатали в толстую колбасу и несли ко мне с большим дифферентом на корму: Ласточкина шла сзади. Через два года, отмолотив несколько выборных кампаний и чуть не спятив, я расплатилась с долгами, и Ласточкина опять сказала мне: «вот видишь».

На «Федосееве» был страшный камбуз, с высоченным подволоком и совсем на отшибе, рядом с артелкой. В рыбной камере артелки ехал труп шанхайского консула, а мы с Ласточкиной пели на два голоса «Ой ты ворон»: я помогала ей разделывать говяжью полутушу с чернильной печатью «1967» на боку — гляди, говорю, моя ровесница. «Сопля», — сказала Ласточкина. А потом я ушла спать, а Ласточкина осталась жарить чебуреки. В это время на камбуз зашел Антонов и спросил: «Почему тебе буфетчица не помогает, вы же вроде подруги, ты ей тоже тогда не помогай». Я вечно просыпала на ужин и просила Ласточкину помочь мне накрыть столы в кают-компании, хотя у повара последние пять минут перед раздачей корма тоже сплошные гонки.