— И с такими молодцами всё отступать и отступать! — сказалон. — Ну, до свиданья, генерал, — прибавил он и тронул лошадь в ворота мимокнязя Андрея и Денисова.

— Ура! ура! ура! — кричали сзади его.

С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов ещепотолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, ивыражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирныйсюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардскойфуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.

— Фю… фю… фю… — засвистал он чуть слышно, въезжая на двор.На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнутьпосле представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всемтелом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотилсяколенкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшимего.

Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и,взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкойк крыльцу.

— Фю… фю… фю, — просвистал он и опять оглянулся на князяАндрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как эточасто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.

— А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… —устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестьюкрыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.

— Ну, что отец?

— Вчера получил известие о его кончине, — коротко сказалкнязь Андрей.

Кутузов испуганно-открытыми глазами посмотрел на князяАндрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будетволя божия над всеми нами!» Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я еголюбил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал егок своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князьАндрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Онвздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.

— Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, — сказал он; но в этовремя Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем,несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его,смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив рукиупертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя,объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для благаотечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом,приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну чтотакое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краскуна этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой планразрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисовжил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим,в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрелсебе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждалчего-то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно вовремя речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.

— Что? — в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. —Уже готовы?

— Готов, ваша светлость, — сказал генерал. Кутузов покачалголовой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжалслушать Денисова.

— Даю честное благородное слово гусского офицег`а, — говорилДенисов, — что я г`азог`ву сообщения Наполеона.

— Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер-интендант, какприходится? — перебил его Кутузов.

— Дядя г`одной, ваша светлость.

— О! приятели были, — весело сказал Кутузов. — Хорошо,хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. — Кивнув головойДенисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес емуКоновницын.

— Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, —недовольным голосом сказал дежурный генерал, — необходимо рассмотреть планы иподписать некоторые бумаги. — Вышедший из двери адъютант доложил, что вквартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты ужесвободным. Он поморщился…

— Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, —сказал он. — Ты не уходи, — прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрейостался на крыльце, слушая дежурного генерала.

Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышалженское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянувпо тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковомплатке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая,очевидно, ожидала входа главнокомандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснилкнязю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась податьхлеб-соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, онадома… «Очень хорошенькая», — прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся наэти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которогобыла критика позиции при Цареве-Займище) так же, как он слушал Денисова, также, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он,очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то,что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было,что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не толькоудивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, ислушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийсямолебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурныйгенерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал изнание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело, — что-то другое,независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лицаглавнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем,было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот задверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, изнание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презиралне умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), аон презирал их чем-то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностьюжизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов,откосилось до мародерства русских войск. Дежурный генерал в конце докладапредставил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников попрошению помещика за скошенный зеленый овес.