Тысячу сто с лишним суток я её, любимую свою, не видел.

Скорей, скорее бы… как мысль. Но мысль действительность опережает. Как черепаху Ахиллес в моём воображении.

«С лёгким вздохом тихим шагом через сумрак смутных дней по равнинам и оврагам древней родины моей, по её лесным цветам, по невспаханным полям, по шуршащим очеретам, по ручьям и по болотам каждый вечер ходит кто-то…»

Иду. И думаю: «А что такое очерет? Не знаю». У нас и слова нет такого, я не слышал. Даже от наших стариков.

Думаю об ином уже, забыв про «очерет». Про свои чувства: как мне легко – реже и реже так случается. Ловлю момент – и наслаждаюсь.

Туман в низинах расстелился. Не расстелился, а завис. Как в невесомости. Бесформенно. Под ним стога и пожелтевшая уже отава. Стога видны до половины, вершины спрятаны в тумане, и из них редкая высовывается – торчит, как кочка на туманном, будто снежком засыпанном лугу. Был бы художником, изобразил бы, но не продал бы никому картину, хранил бы дома у себя.

И думаю:

«Когда последний человек улетит с нашей планеты в дальний космос, осваивая и колонизируя его, я, твёрдо решил, останусь здесь. С голода не умру – рыбачить буду. Как же расстаться со всем этим?.. Не представляю. Зачем мне Марс? Зачем Венера? Зачем мне то, что за парсеками? Я тут родился, тут прижился. Солнце остынет, дескать. Пусть. В лёд вмёрзну здесь, как тот щурёнок».

Только мост через Кемь миновал, уже про «август» петь собрался, догоняет меня новенький тёмно-зелёный КамАЗ. Напылил за собой на грунтовке. Плотный шлейф пыли взвился выше леса, бледно-розовый от заката угасающего. Не оседает. И не смещается – без ветра.

Тормозит машина резко, гравием скрежещет. Остановилась, облако пыли пропустив вперёд. Водитель высунулся из кабины. Смотрю:

Андрюха Есаулов.

Высунул голову в окно.

– Олег! – кричит. – Издалека узнал походку – косолапит. Думал – похожий. Это – ты! Ну, мать честная!

– Я, – говорю. – Привет, Андрюха.

– Как твой отец. Одной ногой – бредёт и – заплетает. Или медведь… Бич, чё ли, думаю, какой-то… А чё одет как оборванец? Не из тюрьмы сбежал?! – хохочет. – То тут бывает. Одни бегут, другие ищут.

– Да не успел переодеться, – говорю. – Так получилось. С работы и на самолёт, – зачем-то вру, и сам не знаю, нет в этом никакой необходимости.

– Чё, только, чё ли, прилетел? С Авиапорта?

– Только что.

– А вон протопал уже столько, прокосолапил… Залазь, – говорит Андрюха. – Как раз домой на выходные. Свезло тебе. Рабочий день давно закончился – машин мало, и все в город возвращаются. А в нашу сторону – и вовсе… я вот, наверное, один. Сейчас уж кто туда поедет… в ночь-то.

– Свезло, – говорю. И думаю: «Опять удача».

– Дверью не хлопай сильно, – говорит Андрюха. – Давай заскакивай.

Заскочил. Дверью не хлопнул.

За руку поздоровались.

– Ну ты даёшь! Ха-ха! Попёрся пёхом… Мог бы и попросить кого-нибудь, ребят-то наших много в городе, подвез бы кто-то. На мотоцикле хоть… всё не ногами.

– Ну, так вот ты и подвезёшь.

– Ага! Не задержался бы я в гараже, чуть раньше выехал бы и проехал. Ты бы немного запоздал… Домой, не ближний свет, в потёмках бы и заявился.

– Не привыкать.

– Ну, ты… Истома. В школе пятёрочником, помню, был, а ума, смотрю, так и не набрал.

– Где наберёшь его?.. Не купишь в магазине.

– Да наберёшь ещё, какие твои годы.

Смеётся – весело ему. Я – улыбаюсь.

Отрастил усы Андрюха. «Как у Будённого». Бакенбарды. Как у Собакевича. Со спины их видно – как затычки из пакли торчат из ушей. А поведением и внешностью походит на Ноздрёва. Такой же шумный. Спектакль видел с Луспекаевым – ну, точно. Видеозапись. У Ильи.

«Брат Чичиков! Какими же судьбами?..»

Я – будто Чичиков… Да нет. И не Ноздрёв.

После армии устроился Андрюха водителем на самосвал ЗИЛ-130 в яланский Доротдел, Дистанция номер два, где и я после десятого класса трудился «чернорабочим», «на подхвате», пока не «забрили» на флот. Дистанцию в Ялани упразднили, перевёлся Андрюха в Елисейск, на Дистанцию номер один. Квартиру получил. «В двухквартирном, брусовом. Три комнаты. Нормально».

– В городе будешь, забегай. По Магистральной, десять, два. Да у любого спросишь – знают… каждая собака.

– Спасибо.

– А чё спасибо-то?!

– Зайду.

– Ну, то-то, парень. То – спасибо.

Чудной Андрюха.

Гравий возят, дорогу на Лиственничную заимку отсыпают. Загрузился – от Ялани ехать ближе. У родителей проведёт выходные. Сено не поставили ещё – поможет. Ногу сломал отец – по дому бродит с костылём да по ограде.

Женился Андрюха. На Наташке Меньшиковой. Всё время они, ещё с детского возраста, «цапались», как кошка с собакой, мир их не брал. Такая, может быть, была влюблённость. Младше она Андрюхи на три года. Вернулся с армии он, начал с ней дружить. «Как-то гуляли на Седьмое – получилось».

Да, получается. Не только на Седьмое…

– И теперь, – говорит Андрюха, – дерёмся. Пьяным вчерась завалился домой, так отлупила.

– И ты поддался?

– Ну ты даёшь, не драться ж с бабой?.. Только руками закрывался, чтобы глаза не выдрала когтями, не расцарапала лицо.

– Пьяный-то что пришёл после работы?

– Да каждый вечер в гараже после работы… Раньше завгар ругался, теперь – нет. Но за компанию с нами… даже не предлагай, а то получишь… мужик здоровый, в стенку вмажет.

– Утром-то похмеляетесь?

– А как? Как на больную голову работать?

– Да уж.

Полоусно проехали. Я здесь оканчивал школу, десятый класс. Андрюха в Полоусно не учился. С горем пополам окончив восьмой класс, после того как закрыли в Ялани десятилетку, поступил он в Елисейское ГПТУ на шофёра. Говорить о Полоусно нам с Андрюхой нечего, переживаний общих нет. Проехали – забыли.

Детство и юность вспомнили.

– Как здорово мы раньше жили. Как было весело в Ялани, – говорит Андрюха. – Теперь не то. Да и народу сильно поубавилось.

– Теперь не то, – соглашаюсь. И спрашиваю: – КамАЗ что, новый у тебя?

– Новьё, – говорит. – Мы в Доротдел пригнали десять. С завода прямо. Этот я гнал. Мне и достался.

– Здорово, – говорю.

– Нормально, – говорит Андрюха.

– В дороге, гнали-то, не пили?

– Нет, там не пили… уже доехали когда.

– Что, обмывали?

– Ну а как?!

На Крестах остановились. Кресты – гора. В двух километрах от Ялани. Здесь две дороги под прямым углом пересекаются. От Потапихи к Мордовской. Нет уже этих деревень. Провожали сельчане до Крестов – раньше казаков на сборы в Елисейский казачий