он был преднамеренным и в первый раз тоже, верно? Значит, первый раз тоже не был случайностью?

Мистер Стейси выглядит удивленным, брови подняты, рот приоткрыт.

– В принципе, да, вы правы, но дело в том, что по первому нападению нельзя судить, его можно отнести к преднамеренному вреду только при наличии последующих.

– Если произойдут три несчастных случая и вы отнесете их к преднамеренному вреду, вы можете ошибиться, – замечаю я.

Он изумленно смотрит на меня, трясет головой и говорит:

– Вероятность ошибки всегда велика, сложнее оказаться правым.

В голове мгновенно происходят расчеты: возникает разноцветная схема – оранжевый цвет для несчастного случая, зеленый для совпадения и красный – для преднамеренного нападения. Три происшествия, каждое из которых может быть отнесено к одной из трех категорий. Три теории истины, каждая из которых может оказаться либо правильной, либо ложной. Также должен быть некий критерий отбора, отбрасывающий происшествия, которые заведомо не могут быть делом рук человека, подозреваемого во враждебных намерениях.

Подобные задачи, только более сложные, я решаю каждый день.

– Есть двадцать семь ошибочных вариантов, а правильный лишь один, если понимать под правильностью верность всех трех тезисов: первый раз – несчастный случай, второй – совпадение, а третий – преднамеренное действие. Если считать правильной версию, что все три происшествия являются преднамеренным вредом, правильный вариант тоже лишь один. Если считать третье нападение преднамеренным в любом случае, независимо от характера двух предыдущих, то предположение о преднамеренности будет верно в девяти случаях. Однако же, если первые два происшествия не преднамеренны, а третье преднамеренно, то вероятность ошибки больше.

Он смотрит на меня с открытым ртом.

– Вы это… посчитали? В уме?..

– Это несложно, – отвечаю я. – Задачка по комбинаторике, эту формулу проходят в школе.

– То есть вероятность не ошибиться один к двадцати семи? – спрашивает он. – Рехнуться можно! Получается – всего около четырех процентов? Вы что-то напутали.

Очевидно, у мистера Стейси значительные пробелы в знании математики и логики.

– Смотря что понимать под правильностью, – повторяю я. – Если все три утверждения должны быть верны (первый раз несчастный случай, второй – совпадение, а третий – преднамеренный вред), то шанс не ошибиться один из двадцати семи. Выходит, три и семь десятых процента, если учесть коэффициент погрешности – девяносто шесть и три десятых, относительно правдивости всех утверждений. Однако в девяти, то есть в одной трети случаев, преднамеренным вредом является лишь последнее происшествие, тогда коэффициент погрешности падает до шестидесяти семи процентов. В девятнадцати случаях преднамеренный вред мог произойти в первом, втором или третьем происшествии, или же в двух, или трех из них. Девятнадцать из двадцати семи – это семьдесят целых тридцать семь сотых процента: это вероятность того, что преднамеренный вред произошел в хотя бы одном из трех случаев. Ваша гипотеза все равно будет ошибочна в двадцати девяти целых шестидесяти трех сотых процента, но это меньше трети случаев. Тут нужно определить конечную цель – если вам важнее установить преднамеренный вред, чем избежать ложных подозрений в случаях, где его на самом деле не было, тогда разумней считать, что преднамеренный вред имел место.

– Святые угодники! – восклицает мистер Стейси. – Как все серьезно! – Он мотает головой. – Простите, я понятия не имел, что вы… гений.

– Я не гений, – возражаю я.

Собираюсь было повторить, что эти вычисления простые, доступные обычному школьнику, но это было бы невежливо. Если мистер Стейси не может это рассчитать, ему будет неприятно.

– Но… вы говорите, что… исходя из вашей логики, я в любом случае ошибусь с большой вероятностью?..

– С математической точки зрения вероятность ошибочности вашего утверждения такова, но ведь это всего лишь теория, а не формула, в математике все подчиняется формулам. В реальной жизни все зависит от того, какие происшествия вы выберете для анализа. – Задумываюсь, как лучше объяснить. – Предположим, по дороге на работу я прикасаюсь к свежей краске. То ли я не увидел знака «окрашено», то ли он случайно упал. Допустим, сначала я испачкался в краске, затем уронил на пол яйцо, затем споткнулся о трещину на мостовой и назвал это преднамеренным вредом.

– …А это лишь собственная неосторожность… Понимаю. Скажите, а вероятность ошибки будет меньше, если увеличится количество связанных между собой инцидентов?

– Конечно, если выбрать правильные инциденты.

Он вновь мотает головой.

– Давайте вернемся к вам и удостоверимся, что мы выбрали правильные. Две недели назад в среду у вашей машины были проколоты шины. По средам вы обычно ездите к друзьям на тренировку… по фехтованию, кажется? Деретесь на мечах или что-то в этом роде?

– Это не настоящие мечи, – говорю я. – Спортивные.

– Хорошо. Вы храните их в машине?

– Нет, – говорю. – Я оставляю снаряжение у Тома. Многие так делают.

– Значит, кража изначально не может считаться мотивом преступления. На следующей неделе вам разбили стекло, пока вы тренировались – преступник проезжал мимо. Опять же напали на вашу машину, и в этот раз становится ясно, что нападающий знал, где искать вашу машину в среду. Третье нападение было совершено в среду ночью после того, как вы вернулись домой с фехтования, и до того, как спустились к машине утром. Все нападения соотносятся с временем проведения фехтовальной тренировки.

– Ну или злоумышленник действует только по средам, – предполагаю я.

Мистер Стейси долго смотрит на меня.

– Сдается мне, вы не хотите рассматривать возможность, что один из членов фехтовальной группы – ну или бывших членов – имеет на вас зуб.

Он прав. Я не хочу думать, что люди, с которыми я встречаюсь каждую неделю много лет подряд, меня не любят. Что даже один из них меня не любит. Там я чувствовал себя в безопасности. Они мои друзья. Я вижу схему развития событий, которую предлагает мистер Стейси, – она очевидна, и по времени все сходится, я уже и сам догадался, – но это невозможно. Друзья хотят друг другу добра, а не зла.

– Я не… – У меня сжимается горло. В голове тяжесть, это значит, что какое-то время мне будет трудно говорить. – Это… неправильно… утверждать… если вы… не уверены…

Не надо было упоминать Дона! Я жалею об этом.

– Вы не хотите выдвигать ложных обвинений? – уточняет полицейский.

Я молча киваю.

Он вздыхает.

– Мистер Арриндейл, каждый человек кому-то не нравится. Если вы кому-то не нравитесь, это не значит, что вы плохой. И не будет ничего плохого, если предпримете разумные меры предосторожности, чтобы уберечь себя от вреда. Если даже один из одногруппников затаил на вас зло – заслуженно или нет, – необязательно, что нападал именно он. Я это понимаю. Я не буду