Но я не искусственная блондинка, я никому не принадлежу и хочу найти собственный путь. У меня есть голова на плечах, и пора начать ею пользоваться.

— Ты одиночка в этой жизни, детка, — говорит Клайв. — Тебе не нужен даже парень. Ты слишком доверяешь мужчине. Влюбляешься, считая его поэтической натурой. Хочешь знать печальную правду? Поэт — это ты. С огромным воображением.

Я тону в горькой правде на кожаном диване в лондонской квартире Клайва, заставленной полками с тысячами книг на шести языках.

— Однажды великие произведения рухнут на голову, пусть тогда спасатели достают меня из-под отдела русской литературы.

Вокруг пепельницы нераспечатанные конверты, стопки книг. Мы пускаем дым эквадорских сигар и уплетаем сладкие японские пирожные. Над нами — неиспользуемая хозяином танцевальная студия.

— Клайв, остается ли после идеального объятия место для танго?

— Шутишь? Да их миллионы — этих идеальных объятий. И в танго, и за его пределами. Нужно лишь захотеть найти, — он кашляет, как паровоз.

— Вы же вроде бросили курить.

— Угу. В прошлом месяце… Ох, и долго же тянулся тот месяц.

— Клайв, я хочу быть такой, как Пьяццолла. Он говорил, что никогда не смотрит назад.

— Конечно, ведь впереди у него всегда маячила какая-нибудь смазливая блондиночка.

Вот почему я так люблю Клайва: он Оскар Уайльд современности, гений белой клоунады.

— Почему люди причиняют друг другу боль?

— Гормоны, деточка. Все подчиняются своим гормонам. Вот у меня: остался только один, и то я в его власти.

— Но это убивает желание находиться рядом с тангерос. И что страшнее — отваживает от танго. А я хочу наслаждаться танго.

— Ничему не позволяй разлучать тебя с танго. Танец не виноват в свинской природе людей. Поезжай на другие танцполы, я бы составил тебе компанию, но доктора запретили мне летать. Господи, за возможность снова поплясать в Буэнос-Айресе отдал бы пару лет жизни. Правда, я уже их отдал… — он заходится в новом приступе кашля и тушит сигару.

— Вы себя гробите.

— Я и так угробленный… Мм, пирожные по текстуре напоминают гениталии, — он надкусил одно. — Японцы и не такое придумают.

Клайву только что исполнилось семьдесят, а мне тридцать шесть, и сейчас у нас что-то вроде праздника по этому поводу.

— Кажется, что бы я ни делала, я проклята. Звучит мелодраматично, но…

— Не мелодраматично, а реалистично. Красота и проклятие! Выпьем за нас!

— Последние пару лет не могу собой управлять, потеряла контроль.

— Пару лет, хм? Ты легко отделалась.

— Мне хочется благоразумия.

— Не глупи. Благоразумным может быть любой олух. А у тебя есть свобода, величайший дар, о котором может только мечтать художник. Не профукай ее. Отправляйся в Буэнос-Айрес, ешь мясо, взгляни на вещи по-новому.

Последовав совету друга, я упаковала чемодан, взяла месяц отпуска на работе в университете и сняла комнату у диджея Оса.

После знакомства в лондонском Zero Hour отношения мы не поддерживали, но сарафанное радио донесло, что он вернулся в Буэнос-Айрес. Его дом находится в южном округе Парке Патрисиос, известном своими больницами, скотобойнями и стоянками грузовиков.

— Будешь ходить по Авенида Касерос, рано или поздно ограбят, — напутствует меня водитель по дороге из аэропорта. Его компания называется «Такси Танго», а на визитке изображена танцующая пара. — Да уж, как сказал Борхес: «Нас, портеньос, объединяет не любовь, а ненависть».

Ах, Буэнос-Айрес, город, где таксисты цитируют Хорхе Луиса Борхеса, который, надо сказать, был тем еще снобом. Авенида Касерос оказалась не мрачной, как ее описывали, а обыкновенной аутентичной портеньо-улицей. На ней не встретить туристов, зато много деревьев и бакалейных лавок (с названиями типа «Истеричная ветчина»). На полках полупрозрачные ящики с айвой, желе из гуавы и огромные, как жернова, головки сыра. Скотобойни переделаны под рестораны, где можно заказать тортилью со шпинатом на одного, а преисполненный достоинства официант в жилетке принесет огромное блюдо, уверяя, что порционно оно не подается. В 1930-е в местном парке милонгерос отмечали танцевальные дни рождения, длились подобные празднества неделю, гости приносили освежающие напитки и мясо для гигантского барбекю, а если кто-то уставал, то ложился отдыхать прямо под сенью платанов.

— Не могу поверить: четвертый раз в городе, — заявил водитель, высаживая меня у дома Оса, — и ни один портеньо до сих пор не завоевал твое сердце. Может, на этот раз?

— Нет, спасибо. Мое сердце не призовая корова на воскресной ярмарке, чтобы его завоевывать.

— Ну-ну, — улыбнулся он. — Смотри, сама не разбивай слишком много сердец.

Если бы только он знал, успела подумать я до того, как дверь открылась. Ос впустил меня в дом в колониальном стиле, с внутренним двориком и темными пустыми комнатами. Хозяин обитает наверху в компании собаки Дейзи среди сотни записей, музыкального оборудования, и хаоса из стираного белья, пепельниц и растений в горшках. Мне же предоставлен первый этаж с терракотовой плиткой и причудливой ретро-мебелью.

— Садись и рассказывай обо всем, что было после нашей встречи. — Ос убирает гору чистого белья, освобождая диван. — А я пока поесть организую, мяса маловато, не знаю, хватит ли…

Мяса, как оказалось, килограмм, чего по аргентинским меркам едва достаточно на двоих. Мы принимаемся жевать, а я рассказываю о своей жизни, в том числе о Джошуа.

— Джошуа? — диджей смотрит на меня через груду обглоданных костей. — Англичанин-куряка, с несчастным видом?

— Он!

— Так твой бывший жил у меня пару месяцев назад, останавливался в комнате, где ты поселилась. Видишь кость, которую Дейзи грызет? Он купил.

Я смотрю на собаку и на ее обед.

— Хочешь сказать, что я проделала такой путь, чтобы спать в той же кровати, что и он?!

— Таков твой крошечный танго-мир, — пожимает плечами Ос. Похоже, его ничем не удивить. — Не двенадцать миллионов, как в Буэнос-Айресе. Но ему, в отличие от тебя, я не покупал охапки свежего жасмина. Отдохни. Ты слишком измучилась. Не обязательно танцевать все время. Я вот начал, потому что влюбился в Билджану, гораздо моложе себя. Она давным-давно сбежала из Боснии в Лондон, и когда мы там встретились, сходила с ума по танго. А я обезумел от чувств к ней и пошел на занятия из-за желания быть ближе. Когда мы расстались, на два года забросил танго, только слушал музыку дома. Я и сейчас не часто выхожу на танцпол. Погоди минуту…

Он выбирает песню. Это уругвайский исполнитель Альфредо Зитаросса. Просто теплый голос и гитара.

— Но это не танго, — говорю я.

— Милонга кампера. Обрати внимание на синкопу.