Ленин рассчитывал, что члены ЦК единодушно поддержат идею произвести переворот до 25 октября. Но возразил Троцкий: 25 октября соберется съезд Советов «с заранее обеспеченным нашим большинством». На это Ленин ответил, что «вопрос о Втором съезде Советов его совершенно не интересует: какое это имеет значение? состоится ли еще самый Съезд? да и что он может сделать, если даже соберется? Нужно вырвать власть, не надо связываться со съездом Советов, смешно и нелепо предупреждать врага о дне восстания. В лучшем случае 25 октября может стать маскировкой, но восстание необходимо устроить заранее и независимо от съезда Советов. Партия должна захватить власть вооруженной рукой, а затем уже будем разговаривать о съезде Советов»154. Троцкий считал, что Ленин не только переоценивает врага, но и не понимает значения Советов как прикрытия: партия не могла захватить власть так, как этого хотел Ленин, независимо от Советов, потому что рабочие и солдаты узнали буквально обо всем, в том числе и о большевистской партии, только через Советы. Брать власть вне структуры Советов означало лишь сеять в массах смятение.

Расхождения между Лениным и Троцким касались времени переворота и необходимости придать ему видимость законной акции. Но некоторые члены ЦК ставили под вопрос вообще целесообразность захвата власти большевиками. Урицкий утверждал, что большевики технически не подготовлены к восстанию и что имеющихся у них 40 000 винтовок далеко не достаточно. Наиболее резкие возражения выдвинули вновь Каменев и Зиновьев, которые изложили свою позицию в закрытом письме в большевистские организации155. По их мнению, время для переворота еще не пришло: «Мы глубочайше убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание — значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции». Партия, писали они, может рассчитывать на хорошие результаты на выборах в Учредительное собрание, где она в состоянии завоевать минимум треть мест, поддержав тем самым авторитет Советов, в которых ее влияние ныне чрезвычайно возросло. «Учредительное собрание плюс Советы — вот тот комбинированный тип государственных учреждений, к которому мы идем». Они не соглашались с Лениным, утверждавшим, что большинство русских и международный рабочий класс готовы поддержать большевиков, и такая пессимистическая оценка заставляла их ратовать за острожную, оборонительную тактику, а не за вооруженные выступления,

На это Ленин ответил: «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу». В этом большинство собравшихся его поддержали.

К концу обсуждения Центральный Комитет разделился на три группы: 1) Ленин, который считал необходимым немедленный захват власти безо всякой оглядки на съезд Советов и Учредительное собрание; 2) Зиновьев и Каменев, которых поддержали Ногин, В.П.Милютин и А.И.Рыков, считавшие, что в тот момент переворот был вообще нецелесообразен; 3) остальные шесть участников совещания, выступавшие за переворот, но полагавшие, вслед за Троцким, что он должен быть приурочен к съезду Советов и произведен под его эгидой, то есть две недели спустя. Большинством в десять голосов было принято решение, что «вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело»156. Вопрос о времени выступления остался открытым. Судя по тому, как разворачивались события дальше, переворот должен был произойти за день или за несколько дней перед съездом. Ленин пошел на такой компромисс, но отстоял свое главное требование: съезд должен будет лишь узаконить уже свершившийся переворот.

Описанное выше создание Военно-революционного комитета и созыв Съезда Советов Севера, который, в свою очередь, выступил инициатором Второго съезда Советов, — это были шаги на пути осуществления решения, принятого большевистским ЦК 10 октября.

Каменев счел такое решение неприемлемым. Он вышел из Центрального Комитета, а неделю спустя объяснил свою позицию в интервью, напечатанном в «Новой жизни». Он заявил, что они с Зиновьевым послали в партийные организации циркулярное письмо, в котором «решительно высказывались против того, чтобы партия наша брала на себя инициативу каких-либо вооруженных выступлений в ближайшие сроки». И хотя, лгал далее Каменев, партия не принимала решения о таких выступлениях, он сам, Зиновьев и еще некоторые товарищи убеждены, что «захват власти вооруженной рукой» накануне и независимо от съезда Советов будет иметь фатальные последствия для революции. Восстание неизбежно — но в свое время157.

До переворота ЦК заседал еще трижды: 20, 21 и 24 октября158. На повестку дня первого из этих заседаний был поставлен вопрос о нарушении партийной дисциплины, якобы допущенном Каменевым и Зиновьевым, которые сделали достоянием гласности свои возражения против вооруженного восстания[92]. По этому поводу Ленин написал в ЦК два гневных письма с требованием изгнать «штрейкбрехеров»: «Мы не можем сказать перед капиталистами правды, именно, что мы решили стачку [читай: решили пойти на вооруженное восстание] и решили скрыть выбор момента для нее»159. ЦК не удовлетворил требование Ленина.

Протоколы этих трех заседаний сокращены до такой степени, что на них нельзя полагаться как на достоверный источник. Если принять их за чистую монету, то выходит, что переворот, который к тому времени уже начался, даже не обсуждался на этих заседаниях.

Тактика ЦК заключалась в том, чтобы спровоцировать правительство на репрессивные меры и затем начать переворот под прикрытием лозунга защиты революции. Эта тактика не была секретом. Как писал орган эсеров «Дело народа» еще за несколько недель до переворота, Временное правительство будет обвинено в том, что вступило в заговор с Корниловым, чтобы подавить революцию, и с кайзером, чтобы сдать врагу Петроград, а также в намерении разогнать съезд Советов и Учредительное собрание160. После переворота Троцкий и Сталин подтвердили, что план партии состоял именно в этом. Вот что писал Троцкий: «Стратегия наша по существу была наступательной: мы шли на штурм власти, но агитация была построена на том, что враги готовятся разогнать съезд Советов и что нужно, стало быть, дать им беспощадный отпор»161. Сталин подтвердил: «Революция [читай: большевистская партия] как бы маскировала свои наступательные действия оболочкой обороны для того, чтобы тем легче втянуть в свою орбиту нерешительные колеблющиеся элементы»162.

Курцио Малапарте рассказывает об удивлении, испытанном английским писателем Израэлем Зангвиллом, попавшим в Италию, когда власть там захватили фашисты. Зангвилла поразило отсутствие «баррикад, уличных боев и трупов на тротуарах», он просто отказывался верить, что является свидетелем революции163. Но, пишет Малапарте, характерной чертой современных революций является как раз бескровный, почти бесшумный захват стратегических пунктов небольшими, хорошо подготовленными штурмовыми группами. Наступление ведется с такой поистине хирургической точностью, что широкая публика даже не подозревает о происходящем.

Этому описанию вполне соответствует и Октябрьский переворот в России (послуживший для Малапарте одной из моделей). В октябре большевики отказались от массовых вооруженных демонстраций и уличных перестрелок, которые организовывали по настоянию Ленина в апреле и июле, так как выяснилось, что толпой управлять трудно и она сама по себе провоцирует отпор властей. Вместо этого они прибегли к помощи небольших дисциплинированных отрядов солдат и рабочих, находившихся под командованием Военной организации большевиков, выступавшей под вывеской Военно-революционного комитета. Силами этих отрядов были взяты основные центры связи, транспортные узлы и коммуникации, городские службы и типографии — нервные центры современного столичного города. Они сделали невозможным контрнаступление, просто перерезав телефонные линии, связывавшие правительство с Генеральным штабом. Вся операция была проведена так гладко и эффективно, что ее не заметили в кафе и ресторанах, театрах и кинозалах, заполненных толпами ищущих развлечений.