«Самое большое, знаменитое и наиболее часто посещаемое из этих святилищ называется Эллений. Его основали сообща следующие города: из ионийских — Хиос, Теос, Фокея и Клазомены; из дорийских — Родос, Книд, Галикарнас и Фаселида; из эолийских — одна Митилена. Эти-то города сообща владеют святилищем, они же назначают начальников для надзора за торговлей в порту. Прочие города, которые посещают святилище, там только гости. Город Эгина воздвиг особое святилище Зевса, самосцы — Геры, а милетяне — Аполлона» (Геродот. История. II. 178).

Почему Эгина, Самос и Милет решили как бы обособиться и построить отдельные храмы, вместо того чтобы участвовать в сооружении общего — Элления (от слова «эллины», то есть «греки»), — вопрос, не имеющий однозначного ответа. Возможно, эти три особенно значительных торговых центра не хотели, так сказать, смешиваться с общей массой. Впрочем, для нас это непринципиально. Главное — в том, что перечисленные Геродотом 12 городов и были метрополиями Навкратиса. Как видим, среди них — и Митилена.

Харакс так и странствовал между Лесбосом и Навкратисом и наверняка не бедствовал: морская торговля в античном мире[143] была делом чрезвычайно прибыльным. А Навкратис являлся одним из главных ее средоточий в Средиземноморье, и, как в любом крупном портовом городе, там, конечно же, кишела публика самого разного сорта: отнюдь не только купцы, но и всяческие люди, приехавшие в поисках удачи, в стремлении разбогатеть… Были среди них, само собой, и проститутки[144].

Именно тут, в Навкратисе, брат Сапфо и влюбился в рабыню-гетеру, писаную красавицу. Как ее на самом деле звали — Родопис или Дориха? Как мы видели, у цитировавшихся выше авторов нет на этот счет единого мнения: Геродот именует ее Родопис, Афиней — Дорихой, при этом подчеркивая, что Родопис и Дориху не следует смешивать друг с другом. А Страбон, напротив, считает, похоже, что Дориха и Родопис — одно и то же лицо. Возможно, что именно он-то и стоит всего ближе к истине.

Мы бы предположили, пожалуй, следующее: от рождения девушка носила имя Дориха, но оно казалось не слишком благозвучным, и когда она занялась ремеслом гетеры, то подобрала себе (или ее хозяева подобрали ей) красивый «профессиональный псевдоним» — Родопис, что переводится примерно как «Розоликая». Известно, что во все времена «жрицы любви» очень часто представляются клиентам не своими собственными именами.

А гетеры, подчеркнем, являлись не какими-то там низкопробными проститутками. Среди женщин легкого поведения они составляли в полном смысле слова элиту: имели дело исключительно с богатыми людьми, брали за свои услуги крупные суммы и, как результат, сами тоже рано или поздно оказывались весьма состоятельными. Та же Дориха-Родопис хотя никакую пирамиду, конечно, и не строила, но, во всяком случае, имела достаточно средств, чтобы послать, как упоминалось, в Дельфийский храм очень впечатляющее, оставшееся в памяти потомков приношение.

Вот под очарование этой-то дамы и попал Харакс. Он, видимо, был всецело ею покорен и тратил на ее содержание много денег. Один из трех вышецитированных источников — Геродот — упоминает даже, якобы лесбосец выкупил свою возлюбленную из рабства. Но в истинности этой информации позволительно усомниться. Страбон и Афиней ни о чем подобном не говорят. Да и факты, приводимые самим «отцом истории» в этом месте, вступают, повторим, в определенное противоречие между собой.

А именно: уж если бы Харакс выкупил Родопис (а можно представить, сколько ему пришлось бы заплатить за это, — полагаем, целое состояние!), то он, естественно, выкупил бы ее «для собственного пользования», а не для того, чтобы сделать ее «общим достоянием». И в таком случае он, возвращаясь из Египта на родину, взял бы ее с собой. Но этого не произошло: у самого же Геродота сказано, что гетера осталась в Египте.

Возможно, он что-то недопонял в истории, сообщенной ему его египетскими информаторами. Скорее всего, дело обстояло так: Харакс не что чтобы выкупил Родопис из рабства в прямом смысле слова, а, если так можно выразиться, приложил руку (в числе других мужчин) к обретению ею свободы. То есть: собирая щедрые «гонорары» со своих поклонников (среди которых был и Харакс), популярная гетера в конце концов накопила сумму, которой хватило для выкупного платежа.

Собственно, у античных авторов весь эпизод с Дорихой-Родопис и Хараксом фигурирует в первую очередь потому (и даже, видимо, только потому), что он оказался отражен в поэзии Сапфо. Поэтесса проявила выраженно негативное отношение к увлечению брата. И опять же ясно почему: этот «роман», не приходится сомневаться, сильно разорял человека, который был для Сапфо отнюдь не чужим, и мог довести его до нищеты.

У Геродота есть достаточно точное указание на время, когда жила Родопис: при царе Амасисе. Фараон Амасис (Яхмос II) — один из представителей Саисской династии — правил Египтом в 570–526 годах до н. э. Это, правда, довольно широкие хронологические рамки — несколько десятилетий. Но не без оснований можно предположить, что описанные выше события имели место не во второй, а в первой половине царствования Амасиса, ближе к его началу. И вот почему.

Напомним: Сапфо, согласно выкладкам, которые были сделаны ранее, родилась около 610 года до н. э. Если отношения между Хараксом и Родопис завязались в 560-х годах до н. э., поэтесса была в тот момент зрелой матерью семейства, в возрасте за сорок, не одобрявшей чрезмерно легкомысленного поведения брата, которое, в ее понимании, должно было бросать тень и на всю родню. Ситуация, выглядящая вполне естественно.

А легко ли допустить, что Харакс увлекся гетерой, скажем, в 540-х годах до н. э.? А Сапфо — шестидесятилетняя старушка (да, этот возраст для женщин в античности, безусловно, считался уже старческим, даже глубоко старческим) — вдруг начала порицать его в энергичных, эмоциональных стихах? Да нужно учитывать еще и то, сколько лет должно было быть самому Хараксу. Примерно столько же. Ну, допустим, даже лет на десять поменьше (если он был младшим братом поэтессы и между ними была большая возрастная разница, — хотя, строго говоря, это ровно ни из чего не следует и в нашем распоряжении нет абсолютно никаких данных на сей счет). Всё равно от человека, перевалившего уже за полувековой рубеж и имеющего соответствующий жизненный опыт, трудно ожидать такого порыва юношеской страсти, который заставил бы его спустить на «жрицу любви» чуть ли не все накопленные деньги.

Тем более что Харакс был торговцем, а этот род занятий располагает скорее к прагматичности и бережливости, нежели к мотовству. Во всяком случае, в зрелом возрасте. Остается одно: считать, что при встрече с Родопис он находился еще в поре своей молодости, когда страсть может и возобладать над разумом.