Доехав домой, девушка приказала автомобилю высадить её у подъезда и вернуться на Красную площадь за Самантой. Поднимаясь в квартиру, Элизабет уже не шаталась и чувствовала себя превосходно; она даже надиктовала Саманте голосовое сообщение с извинениями и просьбой не уезжать рано и развлекаться без неё.

Элизабет решила не будить мужа и открыла дверь id-картой, но в квартире горел свет, а регулятор прозрачности стеклянной стены замер на отметке в 80%, и Элизабет видела блестящую в прожекторах крышу стадиона «Лужники», тёмные гущи Воробьёвых гор и расплывающуюся в тумане подсвеченную высотку МГУ. По реке шли прогулочные кораблики. Жужжала вентиляция.

— Милый? — позвала Элизабет. Ей никто не ответил. Не снимая туфель, она кинулась в спальню: кровать расправлена, простыня откинута, дверь в ванную открыта; еле слышно пищит датчик здоровья, а где-то внизу, возле подъезда, вой сирен «скорой помощи». — Алексей!

Она вбежала в ванную комнату: её муж лежал лицом вниз на полу, выложенном плитками цвета морской тины. На них алели кровавые разводы. Одна его рука была закинута на раковину, из крана била прозрачная вода. Элизабет перевернула его на спину и увидела, что его глаза закрыты, изо рта и носа течёт кровь… но сердце бьётся, хоть и редко. Его посиневшее лицо на её глазах вдруг приобрело цвет пурпура, она вспомнила голограммы, которые разом посмотрели на неё в клубе, и поняла, насколько это душное помещение под мавзолеем напоминало подвал с клейкой прослойкой из мочи и грязи на полу. «Нет, нет, — закричала она про себя, замирая в ужасе, — о нет, пожалуйста, только не его, кого угодно, но не его, Алекс, ты здесь, прошу, не уходи, они сейчас придут, они уже бегут по лестнице, пожалуйста, живи, я не смогу одна без тебя, это всё он, он…»

В ответ она услышала голос.

— Я никуда не уходил, — повторял, смеясь, Пурпурный Человек в её голове, — я всегда был здесь, с тобой, я никогда тебя не брошу, никогда.

Нам Туена обыскали и провели по парадной лестнице на второй этаж, в просторный, заставленный вдоль стены коричневыми креслами зал.

— Подождите здесь, пожалуйста, — сказал ему заместитель министра внутренних дел Китая, человек, привёзший его из тюрьмы на островах Блонд в резиденцию председателя КНР Фань Куаня; человек, спасший его от ежедневной гибели.

— Хорошо. — Нам Туен сел в одно из кресел. В зале было пустынно — на другом краю, у самых дверей, приёма ждали несколько, судя по костюмам, важных чиновников.

Нам Туен прислонил трость к подлокотнику и вытянул левую ногу. Нога болела. Он расправил плечи, поправил галстук и очки на переносице, щуря глаза. К тяжёлым, стесняющим движения головы очкам он не успел привыкнуть, они ему не нравились. Но он видел. Впервые за последние годы окружающий мир приобрёл чёткость, и Нам Туен часто останавливался, рассматривая что-нибудь, раньше казавшееся ему таким незначительным: мусорный бак, птицу, сорняки из-под асфальта.

Его привезли в Пекин два дня назад. Он стоял на тротуаре, на перекрёстке Ванфуцзин, и смотрел по сторонам. Красивые машины несутся с элегантной быстротой, ныряя в подземные туннели и поднимаясь на магистрали; хорошо одетые люди на улицах разговаривают по телефонам, в ушах — наушники, в руках — коммуникаторы. Группы велосипедистов и мотоциклистов соперничают между собой за дорогу на боковой полосе; неоновые рекламные щиты представляют новые марки дорогих часов, иностранные машины, премьеры западных и отечественных фильмов.

Очки, купленные в Даляне, помогали разглядеть лица людей, морщины на их лбах и трещинки на губах; он смотрел на щели для бензобаков на обтекаемых корпусах автомобилей, на спицы в колёсах велосипедов; на догорающую на тротуаре сигарету и на выброшенный разбитый монитор компьютера.

Нам Туен скучал по этому миру. Он стоял на тротуаре и клялся, что они больше никогда не заберут у него этот простор: лучше умереть, думал он, чем снова отдать себя на растерзание садистам на крохотном островке суши посреди безжалостного моря; лучше погибнуть, чем каждый вечер, истёртыми в кровь ногами ступая по камням, смотреть на далёкие огни в тумане и понимать, что тебе никогда не добраться до них…

В приёмной председателя КНР Фань Куаня стоял аквариум, где плавали от стенки к стенке, упираясь друг в друга носами и разворачиваясь обратно, золотые рыбки. Нам Туен смотрел на них, вглядываясь в их жабры, в красно-золотистые чешуйки, в стеклянные большие глаза с чёрными зрачками и крохотные пузырьки, в искусственную гальку и трепещущие зелёные водоросли, коралловые арки и белоснежный жемчуг, валяющийся на дне, пока тяжёлые двери кабинета не открылись и его не пригласили внутрь.

— Председатель Фань, — поклонился Нам Туен, входя в кабинет.

— Нам Туен, — поклонился ему в ответ Фань Куань.

Заместитель министра внутренних дел ускользнул, и двери бесшумно затворились за ним. Председатель Фань Куань пригласил Нам Туена сесть в мягкое кресло возле его рабочего стола — массивного, заваленного папками и заставленного телефонами. Оба были невысокие, но Фань Куаня отличала прямая осанка и широкие плечи, глубоко посаженные глаза, выдающийся лоб и чёрная, зачёсанная назад шевелюра на голове. Он был в костюме без галстука, шею его закрывал малинового цвета шёлковый платок.

— На островах Блонд было плохо? — спросил он, опускаясь в кресло напротив Нам Туена.

— Мы умирали там заживо, — ответил Нам Туен.

Фань Куань кивнул.

— Это лагерь для террористов, — сказал он.

— Я знаю. — Нам Туен положил руки на колени и старался не прятать глаза. — Поэтому я и оказался там.

— Была мысль его закрыть, — сказал Фань Куань. — Но на прошлой неделе на границе с Таджикистаном взорвали автобус. Там были дети.

— Это ваше право, председатель.

— Вы нужны нам, — сказал Фань Куань.

— Мне об этом сказали.

— Что вы думаете?

— Пока я не думаю ничего.

— Объясните.

— Десять дней назад я был погребён заживо. — Нам Туен терпел боль, но не распрямлял больную ногу. — Меня освободили, мне купили костюм, мне сказали, вы хотите разрешить корейский вопрос, и вам нужен мой опыт.

— Это так.

— Я не смогу вернуть свои десять лет жизни, председатель.

— Это не в моих силах, Туен. Однако я могу дать вам десять лет взамен утраченных.

— Можете? — Нам Туен осёкся. — Председатель, мне нет смысла вам лгать.

— Говорите честно.

— Я и не могу иначе. Мне ведь нечего терять.

— Кроме вашего будущего.

— Я десять лет провёл на островах Блонд. Я потерял счёт дням и ночам, я потерял там ощущение жизни.

— Десять лет назад я не мог этому воспрепятствовать, — сказал председатель. — Вас судили заочно, потому что вы представляли большую опасность.