– Это прощальный подарок моего опекуна. Он сам мне ее поставил.

В моё сознание вдруг пробились крики Теней, и я вздрогнула.

– Но как… Это же незаконно! Почему надзиратели его не остановили?

Кинн зло сощурился.

– Надзиратели в его руках. Он опасался только реакции Старших Служителей, даже заставил меня поднять ворот куртки, чтобы они не увидели.

– Но почему ты им ничего не сказал? Я уверена, Мать-Служительница послушала бы тебя!

На лице его заходили желваки.

– Я боялся, что он отыграется на тебе… Утешитель – опасный человек, Вира. Он позволил, чтобы тебя изгнали, – хотя наверняка мог это предотвратить, – потому что это было в его интересах. Он сделал мне татуировку, поскольку подозревал, что я знаю о Псах, и тем самым лишил меня возможности вернуться. Я не хотел, чтобы он лишил этой возможности и тебя.

Крики Теней зазвучали громче, и меня передернуло.

– Как же так?..

Кинн хрипло выдохнул.

– У зла много оттенков. Иногда его цвет – небесно-голубой.

После краткого молчания он неожиданно усмехнулся:

– Если б только он знал, какую услугу окажет этой татуировкой! Его бы разорвало от злости. А так я сказал Волкам, якобы Каратели подозревают, что Волки скрываются в Волчьем логе, поэтому туда и направился после изгнания. К своим. И Волки мне поверили. А мне не без трудностей, но удалось найти тайник.

Кинн вдруг сполз со своего помоста и, присев у моих ног, протянул черный мешочек, который всё это время держал в руке. На несколько секунд я ошеломленно замерла, чувствуя, как горят от его внезапной близости ноги. Как во сне, я взяла мешочек, случайно коснувшись пальцев Кинна, и меня словно пронзила молния.

– Посмотри.

Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди от его хрипловатого голоса, и я запоздало уставилась на мешочек в своей руке. Будто в легком похмелье, я развязала тугие завязки и вытряхнула содержимое на ладонь.

Маленький сероватый камешек, похожий на неотшлифованный осколок.

В изумлении я выдохнула:

– Это он? Эрендин?

Я вскинула взгляд на Кинна, но тут же опустила глаза, смущенная тем, как близко он теперь сидел.

– Да, эрендин. Ты видишь его силу?

Ящик под Кинном скрипнул, выдавая его нетерпение, а меня словно окатило холодной водой. Мне захотелось сбежать туда, где я могла спокойно прятаться за своей ложью. Но, выдохнув, я проговорила:

– Нет, я ничего не вижу.

Сказала – и словно шагнула в пустоту сгоревшего колодца.

Кинн отозвался:

– И ты тоже! Я так и думал, что он странный.

Я подняла на него недоумевающий взгляд. Его дымчато-серые глаза смотрели на меня серьезно.

– Я тоже не вижу его силу, как бы ни пытался. Такое ужасное ощущение, чувствую себя слепым. Но раз и ты ничего не видишь, значит, дело не во мне, а в нем, в эрендине. Не представляю, как твой отец пробудил тот камень.

Вот она, возможность отсрочить признание – списать всё на странные свойства эрендина. Но сколько можно скрывать правду?

Убрав эрендин в мешочек, я осторожно вернула его Кинну, так, чтобы наши руки не соприкоснулись, и сказала:

– Кинн, у меня тоже есть свои тайны. Целых две. Об одной знают очень немногие, о другой не знает никто.

В его глазах мелькнуло беспокойство, которое он постарался скрыть за улыбкой.

– Ты умеешь заинтриговать.

Но я не улыбнулась в ответ. Если я всё ему расскажу, назад дороги не будет. Изо всех сил я вцепилась в край накидки и, собравшись с духом, проговорила, не поднимая глаз:

– Ты сказал, что чувствуешь себя слепым, пытаясь увидеть силу эрендина… А я так чувствую себя всегда.

– В каком смысле? Что значит «всегда»?

– У меня нет дара камневидения. Он так и не проявился.

Я бросила взгляд на Кинна – тот смотрел на меня с совершенно пустым выражением лица, словно я заговорила на неведомом языке. Тогда я медленно повторила:

– У меня нет дара, Кинн. И никогда не было. Дядя скрыл это ото всех, заставив меня постоянно всем лгать.

Он в полной растерянности продолжал молчать. Наконец произнес таким проникновенным голосом, будто надеялся, что неправильно меня расслышал:

– Но ведь это… невозможно. У всех в Серре есть дар.

Я не выдержала:

– Я не вижу силу камней и не способна пробудить даже простой игний! И если бы на кону стояла моя жизнь, я бы ничего не смогла поделать, даже будь у меня камни для щита! Ничего!..

Почти целую минуту Кинн молчал, уставившись в пол, а потом посмотрел на меня неожиданно жестким взглядом, и в его голосе прозвучали требовательные нотки:

– Почему ты не сказала мне об этом сразу после изгнания?

От его напора я вжалась в бортик тележки и едва слышно ответила:

– Ты и так считал меня обузой. Если бы я тогда сказала тебе правду, что это поменяло бы? Ты ведь всё равно не собирался брать меня с собой.

– Да, не собирался, потому что не хотел рисковать твоей жизнью! – Выдохнув, Кинн сказал чуть спокойнее: – Но если бы ты сразу рассказала мне об этом, я бы сам отвел тебя к Псам, убедился бы, что ты в безопасности.

– Но Псы не приняли бы тебя из-за татуировки! Куда бы ты тогда делся?

Он лишь отмахнулся.

– Придумал бы что-нибудь. – Не дав мне возразить, он продолжил: – Завтра перехватим Псов на Узорной дороге. Я поговорю с их вождем, с Олеа, и постараюсь убедить его взять тебя с собой.

Я даже не успела удивиться, что Кинн знает имя Олеа, только отметила, что он произнес его так, словно оно было ему чем-то неприятно. А потом до меня дошел смысл сказанных слов, и сердце у меня оборвалось.

– Значит… ты не возьмешь меня с собой в Альвион?

Кинн в растерянности переспросил:

– С собой в Альвион? Зачем?

Чтобы больше с тобой не расставаться.

Но эти слова застряли где-то в сердце, и я лишь сказала:

– Я хочу узнать правду об эрендинах. Понять, почему… почему отец участвовал в этом обмане. Наверняка есть что-то, о чем мы не знаем.

Кинн заерзал на ящике, явно чувствуя себя не в своей тарелке, а потом произнес:

– Ты можешь просто спросить своего дядю. Вполне вероятно, что ему обо всем известно.

Я почувствовала себя так, словно из моих рук выскользнул конец спасительной веревки. И попробовала еще раз:

– А что, если нет? Что, если всю правду можно узнать только в Альвионе?

Не поднимая на меня глаз, Кинн глухо спросил:

– А ты уверена, что тебе нужна эта правда?