Твой Джордж.

P. S. Не так давно имел несчастье лицезреть нашего старого недруга, который вдруг объявился в Лондоне в компании двух американцев. Торговцы ищут бедолагу, готового прикупить их груз. Но я не представляю того, кто бы вдруг решил связаться с этими ужасными людьми. Один из них огромен, космат и рыж. Другой – субтилен и имеет привычку постоянно жевать табак.

Вежливости ради я поприветствовал родственника – гореть бы ему в аду! – и выразил надежду, что его предприятие увенчается успехом.

Дневник Патрика

15 апреля 1852 года

Мы уже провели неделю в Лондоне. Как я и предполагал, помощь моя оказалась бесполезна в отличие от помощи мистера Н., барристера. Он – человек разумный и терпеливый. Это ему пригодилось в общении с Сэмом. Характер у Сэма испортился. Он по-прежнему волосат и отказывается идти к цирюльнику. Говорит, что это – пустая трата денег. Но он охотно тратится на виски, правда, выбирает напиток самый дешевый и, на мой взгляд, подозрительный.

С подозрением он смотрел и на меня.

– А ты жентльменом стал, – сказал он при встрече. – Совсем жентльменом.

И прозвучало это не похвалой.

Но меня волнует не его отношение, а кашель, который сжирает Сэма. Сэм смеется, говорит, что проживет сотню лет, а я вижу, как сгибается он в приступах. И кровь на губах, на бороде и на клетчатом платке, который Сэм купил как свидетельство нового своего положения. Он считает, что только джентльмены носят платки, и чем платок больше, тем больше достаток.

Его собственный платок огромен. Его хватило бы на рубашку для Гринджера, тем паче что тот неимоверно худ. На левой руке его остался лишь один палец, и тот сведенный судорогой. Он торчит кривым крюком, внушая отвращение всем, кому случается увидеть это уродство.

Я отдал Гринджеру свои перчатки, но Сэм обиделся:

– Что, не так хороши для этого местечка?

– Если вы хотите вести серьезные дела, то вам следует и выглядеть серьезно, – ответил я тогда.

Разговор перешел в спор, а спор закончился решением, которое показалось Сэму логичным. Он и Гринджер останавливаются в гостинице – Сэм выбрал самую дешевую из более или менее приличных – и ждут. Я же вместе с мистером Н. занимаюсь их делами.

Подобное доверие льстит и внушает опасения. Я не хочу подвести людей, которых знаю с детства.

Дневник Эвелины Фицжеральд

17 апреля 1852 года

Сегодня мне стало легче. Приезжали доктор и с ним человек удивительного вида: высокий, в котелке и черном сюртуке с золотыми пуговицами.

Доктор сказал, что сколь его лекарства не приносят мне облегчения, то имеет смысл прибегнуть к иному средству. Он уверял меня, что его гость – его зовут Ганс, и он немец, почти не говорящий на английском, – обладает изрядным месмерическим талантом. Он прежде работал в Бонне и Вене, а ныне прибыл в Лондон, чтобы прочесть публичные лекции. Сколь я поняла, доктор наш, будучи весьма впечатлен, изъявил желание выучиться месмерическим пассам, которые способствуют облегчению многих страданий и даже излечению безнадежных больных.

Конечно, он уверял, что вовсе не считает меня безнадежной, а я простила эту маленькую ложь.

Я не верю в чудотворную магнетическую силу, но Гансу моя вера без надобности.

Он устроил сеанс, при котором присутствовали и доктор, и Брианна, и, конечно, я. Надо сказать, что помню лишь жар, исходивший от рук Ганса. Этот жар объял меня, как пламя – купину неопалимую. И, как она же, я горела, не в силах вырваться.

Когда же жар иссяк, то я увидела, что уже ночь и что нахожусь я в собственной постели.

– Матушка! – крикнула Брианна, которая, оказывается, все это время провела рядом со мною. – Матушка очнулась!

Тотчас появился доктор, весьма серьезный с виду. Он осматривал меня и, видно, остался недоволен осмотром.

– Простите, миссис Эвелина, – сказал он мне. – Однако вы относитесь к людям сильно магнетическим, а они не чувствительны к месмерическому воздействию.

Наутро он и Ганс, так и не произнесший ни слова, уехали.

Я же подумала, что все это – глупость. И мне премного жаль, что столь достойный человек, как наш доктор, верит ей.

Дневник Патрика

19 апреля 1852 года

Все складывается наилучшим образом во многом благодаря стараниям мистера Н. Моя помощь ему не нужна, и я занялся другим вопросом.

Вчера получил письмо от мисс Брианны. Она говорит, что миссис Эвелина стала совсем слаба, она или спит, или дремлет, успокаивая сильнейшую боль опиумным настоем. Мне не нравится, что она использует опиум. Мой отец все время пил его. А в последние годы и курил, но не только опиум, а еще индейскую траву. От нее отец много спал и просыпался злым. Мне крепко доставалось от него. Не знаю, почему я это терпел?

Отца я не стал бы спасать. Он был злым человеком. Миссис Эвелина – добрая. Ей нужна моя помощь. И я должен решиться. Я давно мог решиться, но оттягивал неизбежное.

Но сначала – последнее испытание. Если выйдет все правильно, то я помогу не одному, а двум хорошим людям.

Сегодня я отправлюсь в трущобы. Там уж найдется кто-либо, кто недостоин жизни.

Дневник Патрика

20 апреля 1852 года

Я вернулся. Мне плохо.

Однажды я заболел. Сильно. Мне было жарко, и я раздирал ногтями кожу, пытаясь добраться до костей. Я видел, что именно в них и живет жар, и, если доберусь, сумею погасить.

Тогда дядя привел Седого Медведя. Отец хотел прогнать. Помню, как он сказал:

– Мальчишка все равно не жилец.

Дядя ничего не ответил, но в руках его появились ножи. Они были такими яркими, просто ослепляющими. И я ослеп. Я лежал, сгорая от жара, и слушал чье-то бормотание. Я вдыхал дым и выплевывал его вместе с кровью.

Я выжил. Чудом ли, стараниями ли Седого Медведя, который был совсем не седым. Однако дело не в прошлом, а в настоящем. Сейчас жар, спрятавшийся внутри меня, вновь вспыхнул.

Я пишу, и пот стекает с моих рук на бумагу.

Надеюсь лишь, что лихорадка эта – не признак подхваченной в трущобах болезни.

Этот город отвратителен. Куда более отвратителен, чем это описано в книгах. Мне даже захотелось сжечь эти книги за ложь. Я шел по улицам, которые становились все грязнее и грязнее. Я видел жирных крыс и худых детей, чьи лица были мертвы, хотя сами дети еще дышали. Они сбивались в стаи, куда более опасные, чем крысиные, и выслеживали слабых.

Я видел шлюх, столь отвратительных, что лишь безумец способен позариться на эти лица, изуродованные оспой, изгрызенные сифилисом. Они были беззубы, безносы и разрисованы, словно индейские маски.