По вечерам мы собираемся в гостиной.

Это часы настоящего счастья. Иногда я играю, а матушка и Патрик слушают. Он – с особым вниманием, застывая в привычной своей неподвижности, которая больше не пугает меня. И взгляд его лишь придает мне уверенности.

Затем мы пьем чай и разговариваем. Матушка задает вопросы, а Патрик отвечает. Я же говорила, что мы сумеем его разговорить! О, его рассказы удивительны! Он будто бы пришел из совершенно иного мира, где зимой стоит ужаснейший холод, а летом – нестерпимая жара. Где реки полны золотого песка, а города порочны. Где люди и дикари обитают бок о бок, а звери приходят в поселения и бродят по улицам, грозя смертью.

Я нисколечко не приукрашиваю, милая Летти! Ты сама услышишь эти истории. Встреча с Патриком изменит твое о нем мнение, как и мнение о подлеце Бигсби, которого я полагаю виновным в болезни моей дорогой матушки!

Но о Бигсби я не желаю ни слышать, ни писать. Что же касается Патрика, то он весьма ловко управляется с ножом, что однажды и показал нам по матушкиной просьбе – а ей он решительно не способен отказать ни в одной малости. Ты бы видела, как мелькает клинок в его руках, будто бы и не клинок, а бабочка с наичудеснейшими серыми крыльями.

Столь же ловко он и стреляет, потому как, по его словам, в местах, где Патрику довелось расти, тот, кто не умеет стрелять, погибает весьма и весьма скоро.

В тринадцать лет он ходил охотиться на медведя и до сих пор хранит самое настоящее индейское ожерелье из зубов зверя! Оно ничуть не более отвратительно, чем чучела несчастных животных, которые наши охотники имеют привычку собирать и выставлять в особняках (какое счастье, что ни Джордж, ни наш дорогой отец не увлекались этим мерзким, на мой взгляд, занятием).

Кроме ожерелья, у Патрика имеются браслет из бусин, расшитая удивительными узорами куртка и индейский нож, сделанный из камня и кости, но с таким умением, что по остроте он не уступает железным.

Мы спрашивали о дикарях и о том, правдивы ли слухи об обращении их в истинную веру. Также любопытно нам было узнать об их обычаях и жизни, но Патрик рассказывал скупо, неохотно, то и дело отговариваясь тем, что эти рассказы могут расстроить матушку и меня. На деле же мне кажется, что воспоминания эти по какой-то причине, пока мне неясной, весьма болезненны для Патрика, потому как лицо его, обычно ясное и открытое, делалось вдруг жестким, как в день нашего неудавшегося Рождества.

И тогда матушка обращалась к Патрику с просьбой почитать ей, на которую он отзывался охотно, хотя сам как-то обмолвился, что знает, сколь ужасно его чтение. Его обучали грамоте, но не любви к печатному слову, которое прежде казалось ему чем-то излишним и даже роскошным. Помню, в тот первый раз, когда он читал нам, я едва-едва сдерживала смех. Патрик то и дело запинался, порой произносил слова по слогам, как будто бы они были незнакомы ему, а некоторые так и вовсе опускал. Но улыбка моя истаяла, встретившись со взглядом матушки. В тот миг я поняла весь ужас происходящего: мой кузен, человек благородного происхождения и чистой души, с трудом умеет читать! Представь, сколь ужасной была прежняя его жизнь, если и нынешняя ничего не исправила? Конечно же, я всецело поддержала матушкину просьбу о ежевечерних чтениях, и, к радости моей, Патрик не стал спорить, хотя я видела, что ему это весьма и весьма не по нраву.

Но по прошествии трех недель я могу сказать, что он читает много лучше, чище, а порой, позабыв о стеснении, останавливается и просит истолковать места, каковые видятся ему недостаточно ясными.

Читаем мы «Оливера Твиста», уж не знаю, нарочно ли эта история была выбрана матушкой либо получилось все случайно, однако она увлекла Патрика. Его благородное сердце не осталось равнодушным к страданиям несчастного сироты. Видела бы ты, с какой неподдельной эмоциональностью читал он отрывок о работном доме! С каким гневным пылом отзывался о мерзавце Феджине! А про жестокого Сайкса и вовсе сказал, что убить такого человека – не грех.

Милая Летти, ты, верно, думаешь, что я слишком уж привязалась к этому человеку, но я вижу в нем того брата, которого была лишена в детстве, ведь Джордж был уже слишком взрослым, чтобы возиться с такой малюткой, как я.

И раз уж я упомянула Джорджа, то не можешь ли ты, милая Летти, оказать мне небольшую любезность? Дело в том, что мы уже весьма давно не получали никаких известий от него, и это обстоятельство сильно печалит мою матушку, а печалиться ей никак невозможно. Напиши пару слов, довелось ли тебе видеть его? И если довелось, то здоров ли он? Пусть мы и сердимся на него, но он – мой брат, и оттого немало беспокоюсь, как бы неуемная его натура не привела к беде.

Что же касается иных новостей, то в поместье приключилась престранная штука. Куда-то подевались все собаки, что жили при нашей конюшне, остался лишь престарый волкодав, про которого думали, будто он вот-вот издохнет. А он взял и ожил, представляешь? Я сама вчера видела, как он носится, резвый, будто бы ему всего лишь несколько месяцев от роду. Исчезли белые пятна на глазах, а шерсть заблестела, стала пышной. Наш конюх говорит, что будто бы это – от дьявола. Он хотел даже пристрелить несчастного пса, но я запретила. По-моему, если уж случилось чудо, то глупо будет от этого чуда отказываться?

Приезжай, милая Летти, поскорее, и сама увидишь все, как оно есть.

Твоя Брианна.

Кэвин, сегодня я получил письмо от нашего агента, в котором он подробнейшим образом излагает о своих планах и том, каким образом потратит наши деньги.

Он пишет, что слоновая кость весьма упала в цене, а потому разумнее будет скупить ее в больших количествах. Также он собирается нанять рабочих из числа местных дикарей, которые будут дешевы и вместе с тем умелы в резьбе, чтобы они изготовили шкатулки, веера, гребни и прочие штучки. Так мы заработаем много больше, чем если бы просто перепродали кость.

Я не буду утомлять тебя, перечисляя все его рекомендации, скажу лишь, что мне они представляются разумными.

Надеюсь, что теперь-то ты видишь, что дело наше имеет все шансы стать успешным?

Также я исполнил твою просьбу относительно Брианны, хотя до сих пор не могу понять, чем она была вызвана. Я не требую от тебя объяснений, скажу более, что я и сам подумывал о том, чтобы отложить ее дебют на следующий год, когда мои финансовые дела придут в порядок.

За сим откланиваюсь.

Поцелуй от меня ручку драгоценнейшей М.

Твой верный друг и партнер Джордж.

Здравствуй, Патрик!

Как ты живешь? Ты еще помнишь Сэмми? Я думаю, что помнишь, если не ты, то твоя задница, которую мне пороть случалось.

Мы с Гринджером бросили землю ковырять, потому как прошлою зимою сели на жилу. Копали хорошо. Гринджер три пальца отморозил. Я же кровью кашлять начал. И подумали мы, что ну его, это старательное дело. А золотишко, нами отмытое – не сказать, чтоб сильно много, но приличненько, – в дело пустили, зафрахтовали местечко на корабле.

Груз хороший, отменный даже груз, тут я тебе поклясться всем, чем захочешь, поклянусь. Но имеется у меня опасеньице, что не захотят его по нормальной цене взять, потому как наш люд у вас там не уважают. А ты уж, верно, джентльменом стал, как твой папашка был, когда к нам приехал. Только верю, что подловатости в тебе как не было, так и нету, а потому предложеньице имею. Сподмогни там разобраться, чтоб с выгодой сдать-то, и сам в обиде не останешься.