Я легко нашла этот дом, остановилась, вышла из машины и постучала в калитку. В ответ раздалось глухое ворчание, судя по тону, большой собаки.

— Кто это на ночь глядя? — спросил с крыльца мужской голос.

— Галя Прохорова, Певунья, здесь живет? — крикнула я.

— А чего тебе от нее надо? — на этот раз голос мужчины звучал откровенно враждебно.

— Привет ей хочу передать от Ксанки Острожной, — отступать было некуда.

— Подожди, собаку привяжу, — в глубине двора раздалось позвякивание цепи, и вскоре появился средних лет бородатый цыган. — Заходи, не бойся.

Я поднялась вслед за ним на крыльцо, вошла в дом и прошла в комнату, где под большим абажуром с бахромой за столом сидели двое цыган: старик с седой бородой и цепким властным взглядом и второй, лет тридцати на вид.

— Вот, — сказал приведший меня цыган. — Говорит, от Ксанки Острожной Галине привет привезла.

Мужчины некоторое время изучающе меня оглядывали, причем сесть мне никто не предложил. Что ж, постоим, это они мне нужны, а не я им. Потом старик спросил:

— Как там Ксанка? Все такой же сморчок чернющий, не поправилась?

Дело знакомое, проверяют.

— Ксану я видела вчера, — тут я посмотрела на часы, — нет, уже позавчера. Как была русая, вся в конопушках, так и осталась. Да и росту она моего, не ниже, и худобой не отличается. Может, мы о разных Ксанах говорим? — с притворной озабоченностью спросила я.

— Где ж ты ее видела? — так же ровно сказал старик.

— В Слободке, где она у бабы Дуси, ну, у Евдокии Андреевны Семеновой, вот уже года три в ученицах живет. Но мне показалось, что больше во внучках, чем в ученицах. — Да проверяйте, пожалуйста, черт с вами.

— Галина, — таким же ровным голосом сказал старик, и из-за закрывавшей дверь занавески выскользнула молодая цыганка, которая, судя по ее фигуре, дохаживала последние дни. — Встречай, тебе от Ксанки привет привезли, — и уже мне, — садись, у нас просто. Зовут-то как?

— Еленой, — отчество здесь было неуместно.

Галина засуетилась, выставляя на стол тарелку с пирогами, чашки, чайник, и все время поглядывала на меня, видимо, хотела поподробнее узнать о Ксении, но боялась старика.

Старик показал рукой на стол и сказал:

— Чем богаты… Ешь и говори, какая беда у тебя приключилась. С радостью-то в такой час не приходят.

Я кратко объяснила, что нужно будет проследить за одной женщиной, настоящей внучкой бабы Дуси, которая завтра утром поселится в «Приюте странника», но там несколько выходов, и я принялась их описывать, но старик жестом прервал меня, мол, сами знаем.

— Вот мне и нужно знать, куда она будет ходить, с кем встречаться. А если она захочет в Слободку поехать, то остановить ее как-нибудь надо, потому что Ксения, если ее около бабы Дуси увидит, то убьет, — тут Галина ахнула, — а мне не хочется, чтобы она из-за этой гадины себе жизнь опять сломала.

Тут я положила на стол снимок Катьки и девочек и показала на Добрынину. Старик взял фотографию, посмотрел и сказал приведшему меня цыгану:

— Позови, кого надо, — и повернулся ко мне. — Серьезная работа предстоит, много людей потребуется.

— Я заплачу, — сказала я и осеклась под его гневным взглядом.

— Цыгане любят деньги, это правда, — сказал он так тихо, что лучше бы уж крикнул. — Только есть вещи, за которые деньги брать нельзя. Грех. Тебе Ксанка сказала, чем ей Галина обязана?

— Нет, — покачала я головой.

— Значит, тебе и знать не надо, — он хлопнул ладонью по столу.

Тем временем в комнате собралось несколько мужчин, которым старик объяснил, что нужно будет сделать. Я оставила им фотографию, номер своего сотового телефона и тот аппарат, который так и не потребовался Чарову, сказав, что в случае чего буду на него звонить. Ну, вот и все, можно уходить.

Но тут в комнату вошла старая, совершенно седая цыганка, которую вела под руку Галина, и по тому, как подобрались все мужчины, включая и командовавшего всеми старика, она была очень уважаемым в слободе человеком.

— Это ты от Ксанки привет привезла? — спросила она и посмотрела на меня своими угольно-черными глазами. У нее был одновременно и пронзительный, и какой-то потусторонний взгляд, от которого возникло ощущение, что она видит меня насквозь. — Пойдем, скажу, что ждет тебя.

Галина молча подавала мне знаки — соглашайся, мол. И я подчинилась, не потому, что верю в предсказания, а просто потому, что не хотела обидеть хозяев. Видимо, мне была оказана неслыханная честь, и, отказавшись, я могла их смертельно оскорбить.

Галина осторожно усадила старуху в стоящее в углу комнаты кресло и хотела поднести поближе торшер, но ее опередил молодой цыган, который сидел за столом вместе со стариком, когда я только еще вошла в комнату. Муж, поняла я, хотя мне казалось, что такие нежности у цыган не в моде. Для меня пододвинули стул, на который я и села.

— Руки ей дай, — прошептала мне в ухо Галина, и я послушно протянула их старухе.

Она внимательно рассматривала мои ладони, поворачивая их под светом торшера под разными углами, а потом уставилась мне в лицо. Нельзя сказать, чтобы я чувствовала себя уютно под этим всепроникающим взглядом. Наконец, она откинулась на спинку и сказала:

— Ты, доча, только с виду живая, а внутри мертвая, пустая. Только зря ты думаешь, что там дотла все выжжено. Встретится тебе человек, похожий на того, что ты потеряла. Один раз в твоей жизни такой случай выпадет, другого уже никогда не будет. И сможешь быть счастлива, если захочешь. Только захочешь ли? Сама мучиться будешь, и его измучаешь. Ты ведь сокола своего ясного мертвым не видела, вот он навсегда для тебя живым и остался. Никак ты смириться не можешь, что никогда уже не посмотрит он на тебя глазами своими голубыми, не взлетит в небо. И не покойник тебя держит, он сильный и добрый был человек. Нет. Сама ты за него держишься, думаешь, что пока помнишь о нем, так он живой рядом.

Говоря все это, старуха тихонько раскачивалась вперед и назад, голос ее был негромким и монотонным, как будто она читала какую-то скучную книгу, расположенную над моей головой, потому что именно туда она и смотрела, не отрываясь.

— Ты у него и на могилке-то никогда не была, чтобы на памятнике имя его не увидеть, в смерть его до конца не поверить. Ты с ним все, как с живым, разговариваешь. В душу к себе никого пустить не хочешь. И не того боишься, что он тебя предательницей посчитает, а того, что сама о себе думать будешь. Ох, доча, доча, что же ты над собой вытворяешь?

Старуха сокрушенно покачала головой.

— Одно скажу, человека этого ты летом встретишь, а до конца года что-то страшное произойдет, кровь вижу, огонь вижу, крики слышу, и только от тебя зависеть будет, одна ты навек останешься или с человеком любимым. Потому как полюбишь ты его. Наступит момент, заплачешь ты и поймешь, что любишь, только сама себе в этом признаться побоишься. И за память об ушедшем цепляться будешь с упрямством глупым. И радость большая неожиданная тебя ждет. А вот, если вы все вместе на могилку-то сходите, то поймешь ты, что радуется ушедший счастью твоему, благословляет тезку своего. А может случиться так, что выберешь совсем одна остаться. Так все у тебя будет. Деньги будут, уважение от людей будет… Только жизни не будет, счастья не будет, душа навсегда пустой останется.