Муи), в нашу сторону не распространялось, войска продвигались вдоль Роны — на Париж. Все же однажды на бульваре появилась на джипах колонна американских солдат, бурно приветствуемых населением. Увидев среди них всем известных «кол-лаборантов», на рукавах которых теперь красовались повязки с инициалами Сопротивления, мы были ошеломлены такой наглостью.

Почта не действовала давно. Из Парижа не поступало никаких известий. Мучила тревога, что там происходит? Что сделают немцы? Что там с моими?

Девятнадцатое августа. Теперь уже открыто, на все Монако, гремит английское радио. Восстал Париж! Французский флаг взвился напротив Нотр-Дам, над префектурой полиции. На улицах — баррикады, трещат пулеметы; в нашем квартале в особенности. Боже мой! Сохрани самый прекрасный город в мире! Сохрани моих!

Несколько дней невозможно отойти от радио, уличные схватки продолжаются. И вот 25 августа 1944 года. Войска маршала Леклерка через Орлеанские ворота триумфально вступают в город. Париж освобожден!!!

Вокруг меня все пьяны от счастья, плачут, смеются, целуются даже с незнакомыми. Я даю себе клятву добраться до Парижа во что бы то ни стало.

Постепенно в театре возобновляется работа, впервые за сорок семь дней выдали сто грамм хлеба.

В октябре узнаю, что из Марселя в Париж восстановлен один поезд в день. Но до Марселя около трехсот километров. Дороги повреждены, все мосты разрушены, бензина ни капли. Обыскав все Монако и окрестности, я напала на единственный грузовик, собиравшийся добраться до Марселя. Место в кабине было занято, оставалась лишь открытая платформа, служившая для перевозки машин. Я настаивала до тех пор, пока меня не согласились взять — на мой страх и риск, деньги вперед (на всякий случай).

В театре мне отказывают в отпуске — уверены, что не вернусь. Я даю честное слово, что ровно через неделю займу свое место. Бабушка не подозревает, в каких условиях я еду, но, видимо, чувствует, что на сей раз удержать меня невозможно.

Дорога в Марсель протянулась по Побережью и через горную цепь Эстерель. На бесчисленных поворотах пустой грузовик заносит, я скольжу из стороны в сторону по открытой платформе, судорожно цепляясь за кабину водителя. На особенно крутых поворотах начинаю подумывать: глядишь, не проходя через Чистилище, не угодить бы мне прямиком к ангелам, через пропасть.

Добравшись все же живой до Марселя, я увидела неожиданное зрелище. На площади, перед вокзалом, море палаток. В них, получив номер, люди дожидаются очереди на поезд. Говорят, нужно ожидать дней десять. Один из контролеров не устоял перед моей мольбой. В тот же вечер я сидела в вагоне. Поезд набит до невозможности. Пошевелиться нельзя, двинуться некуда.

Через сутки я, еле живая, вылезла на Лионском вокзале. Затемнение, все пустынно. Метро закрыто, тьма кромешная. Остается идти пешком, надеясь не столкнуться с полицией. В потемках не узнаю улиц, спросить некого. Еле-еле нахожу Сен-Жерменский бульвар — бесконечный. На Сен-Жермен-де-Пре, споткнувшись, падаю. Дорожный мешок, отлетев, исчезает в темноте. Не узнаю свою улицу, не нахожу ворота… несколько шагов по двору… ступеньки… стук в дверь… Мать и брата я не видела три с половиной года.

Мое неожиданное, казалось, немыслимое, появление произвело фурор. Ну где же можно еще жить? Только в Париже! Скоро вернусь, обещаю себе. Однако честное слово — есть честное слово. После еще одних кошмарных суток во взятом штурмом через окно поезде я — в Марселе. Увы, этот день посвящен поминовению жертв Освобождения. Все учреждения закрыты. В моем кармане командировка, которая должна открывать мне все двери, но никого нигде нет. Приходится ночевать в Марселе. О комнате в отеле нечего и мечтать. Ночь, проведенная в каком-то вертепе, где при немцах скрывались бойцы Сопротивления и где я не решилась даже снять пальто, все же прошла благополучно. Утром в Генеральном штабе, в Отеле де Ноай, выяснилось, что какой-то генерал может мне помочь в дальнейшем продвижении. Уф! Но генерал отсутствует, он где-то в военном лагере вне города. Неизвестные офицеры берутся доставить меня туда на джипе. Ехали долго, куда, до сих пор не знаю. Но вот и мой генерал. Я представляю свою командировку. Несколько часов спустя, в великолепном лимузине и в обществе другого генерала, я въезжаю в Монте-Карло. Ехали молча. Оба не знали, кто зачем едет. В военное время такие вещи не спрашивают.

Отлично выспавшись, я на следующее утро стояла на своем месте в репетиционном зале. Увидев меня, Удар перекрестился, думал — чудится. Никто не сомневался в том, что я не смогу вернуться.

Тем временем Жан-Жак Этчеверри и наш общий знакомый, один из сорока ближайших сотрудников генерала де Голля во время Сопротивления, Жан Юберти, затеяли основать новую труппу. К ним присоединилось много артистов из Монте-Карло, как и я жаждущих перемен и свежего воздуха. Жан-Жак предложил мне положение балерины и обещал специально для меня поставленные балеты. Предполагалось, что новая труппа проведет зимний сезон в Ницце, затем совершит турне по Франции и выступит в Париже в Театре Елисейских полей. Все это было соблазнительно. В Монте-Карло я задыхалась. К тому же приезжавший туда из Парижа известный балетный критик Леандр Вайа[252] отнесся чрезвычайно одобрительно к моей жажде перемен.

Зима в Ницце была менее приятной, чем я предполагала. На пальмах лежал снег. В нетопленой квартире было отчаянно холодно. Жан-Жак оказался недостаточно подготовленным для роли хореографа и первого танцовщика. Спектакли Французского балета[253], как он опрометчиво назвал свою труппу, оставляли желать лучшего. Его новые постановки не удавались. Обещанные мне роли оставались в проекте. Я беспокоилась.

Под конец сезона он все же поставил балет на музыку концерта для двух роялей Дебюсси — «Весна», в котором я исполняла главную роль Земли. Она оказалась моей самой большой удачей за многие годы.

Этчеверри знал «Весну священную» Нижинского только понаслышке и по фотографиям. Его хореография, навеянная этим знаменитым балетом дягилевского репертуара, была элементарной. Я восприняла, однако, его указания с особой остротой, и мой личный успех оказался значительным. Перед началом турне благодаря Юберти самый лучший модный дом Ниццы одел меня с ног до головы. Приятель Жан-Жака, Марио Баллю, создал для меня удивительные шляпы. Мы отправились в путь в бодром настроении и после Монпелье, Нима и еще каких-то городов наконец добрались до Парижа, где наш приезд ожидался с любопытством.

В балетном мире Парижа тогда царило большое оживление[254]. Долгое «царствование» Сергея Лифаря в Опера, балет которой он воскресил после полного упадка и в которой поставил множество подчас замечательных произведений, оставалось еще у всех в памяти. Ирина Лидова, окруженная