— Пропустите его.

Стражники тотчас послушались и позволили мне войти. В три прыжка взбежав по лестнице, я шагнул в комнату, где сидел пригласивший меня инквизитор.

В небольшой мрачной зале за длинным столом, покрытым черным сукном и рассчитанным человек на пять, сидел один-единственный, но самый страшный для меня священник — Андреа Кальво.

Он криво усмехнулся и взмахнул рукой, приглашая меня приблизиться. Стульев с этой стороны стола не было, и я стоял перед недругом, словно еретик на допросе. Вольготно развалившись в кресле, он сказал с издевкой:

— Слушаю вас, епископ Надьо.

Наверное, мне следовало просить его, умолять, валяться в ногах… Впрочем, это было бесполезно. Я нахмурился и грозно спросил:

— Где мой сын?

От волнения я даже забыл, что выдаю Марио за племянника. Кальво тоже не стал обращать внимание на такую мелочь. Он ответил медленно-медленно, делая паузу после каждого слова:

— Ваш сын арестован как одержимый ересью. Своей вины он не признал, и потому был подвергнут строгому испытанию.

У меня потемнело в глазах, я знал, что означают эти лицемерные слова. Моего сына пытали. Вы наверняка наслышаны о зверствах инквизиции, но скажу вам, как человек, живший в те времена: все, что мы знаем об этом, и вполовину не столь страшно, сколь было на самом деле. После «строгого испытания» мало кто оставался здоровым человеком, в основном из застенков инквизиции выходили морально уничтоженные инвалиды. Впрочем, оттуда вообще мало кто выходил.

А Кальво, сделав жуткую паузу, продолжал:

— Синьор Риччи не выдержал испытания и отдал Богу душу. Без покаяния и исповеди, что говорит о его безусловной вине.

Мой мир разом рухнул. Я понимал, что он не шутит и не лжет: если инквизиция признавала смерть узника, значит, так оно и было. Все поплыло вокруг меня, я схватился за стол, чтобы не упасть. Он покачнулся, чернильница опрокинулась, и Кальво вскочил.

Его глаза оказались прямо напротив моих. В них было столько ненависти, что я содрогнулся. Помню, я тихо спросил, не узнавая своего голоса:

— Где тело?

— Зарыли сегодня утром.

И вдруг лицо его исказила отвратительная улыбка, и он прошипел:

— Твоему выродку было больно, очень больно. Понимаешь? Он визжал, как кошка, и извивался, как червяк. Я больше суток наслаждался этим зрелищем, его слезами, его кровью, его воплями. А перед тем, как сдохнуть, он обгадился. Недурно, правда?

Что-то взорвалось у меня в мозгу, и контролировать себя я уже не мог. Боль и ужас захлестнули меня с головой, и все дальнейшее произошло словно помимо моей воли. Будто со стороны, я видел, как выхватил из-за голенища нож, схватил негодяя за грудки и с неведомо откуда взявшейся силой рванул на себя. Стол опрокинулся, и Кальво оказался рядом со мной. Я размахнулся и ударил ножом прямо в эти омерзительные смеющиеся глаза, потом в его грязный рот, в сердце, потом еще и еще куда-то. Кровь фонтанами хлестала во все стороны, а я бил и бил ненавистного Кальво, пока силы не покинули меня.

Наконец я очнулся — передо мной лежало истерзанное тело. Я отполз в сторону, привалился к стене и завыл, как дикий зверь.

Не помню, сколько прошло времени, но я выплакался, и стало немного легче. Туман в голове прояснился, и тут до меня дошло, в какой непростой ситуации я оказался. Убит инквизитор, помощник генерального комиссара трибунала, и меня в любой момент могут застать рядом с его телом.

К счастью, на моем камзоле фиолетово-красного цвета кровь была почти не видна. Кое-как оглядев себя, я вытер лицо и руки платком, спрятал нож и поспешил к выходу. Вы не представляете, Джон, как трудно было спокойно пройти мимо сбиров и не сорваться на бег. Но я справился.

Через четверть часа я был уже в доме Роберто. Конечно, я понимал, что меня будут искать. Я назвался стражникам, а значит, сомнений в том, от чьей руки пал Кальво, не возникнет. Оставалось одно — бежать.

Я приказал разбудить Роберто и быстро рассказал ему о случившемся. Конечно, он пришел в ужас, но, к чести его надо заметить, помочь согласился сразу. Думаю, он сознавал: все мои несчастья начались во многом по его вине, ведь это он когда-то рассказал Кальво про Лукрецию и Марио. Но я все же счел нужным предупредить, как он рискует.

— В Григориануме ты спас мне жизнь, — тихо ответил Роберто. — Теперь моя очередь.

Я объяснил, что хочу бежать, но Филин вдруг покачал головой:

— Даже не думай, ты не сможешь скрыться. В глазах инквизиции ты совершил страшное преступление, и тебя будут искать, пока не найдут.

Увы, я понимал — он прав.

— Что же делать?

— Не знаю, Стефанио. Пока ты жив, тебе не будет покоя.

Слава Господу, способность мыслить ко мне уже вернулась. И потому план пришел в голову сразу.

— Есть идея. Коли ты мне поможешь, проблема будет решена.

— С радостью, — тут же ответил он. — Говори, что надо делать.

— Пошли сейчас же людей к пасечнику и торговцу красками. Пусть разбудят их, переплатят хоть втрое, но раздобудут пять фунтов воска и горшок белил.

— Что ты задумал?

— Увидишь. А сейчас скажи: ты уверен в своих людях? Они не выдадут?

— Я всех привез из Мантуи, они служат мне много лет. Хотя, если их будут пытать…

— Не будут. Главное, чтобы никто из них по собственной инициативе не донес на нас.

— О, за это ты можешь быть спокоен, — улыбнулся Филин.

К часу пополуночи наши гонцы вернулись со всем, что я заказывал. И закипела работа. Мне пришлось непросто, но ставкой в игре была жизнь, и я терпел. Ведь схвати меня инквизиторы — и во время пытки может не хватить времени переселиться в тело одного из них.

Что было дальше, я знаю из рассказа Роберто. На рассвете нагрянули инквизиторы — всем было известно, что с того времени, как он поселился в Риме, я останавливаюсь у него. Мне польстило, что явился сам генеральный комиссар трибунала Винченцо Макулани.

— Да, — ответил Филин. — Епископ пришел поздно вечером и сразу же ушел в спальню. Утром мы обнаружили его мертвым, должно быть, он отравился.

— Прошу меня простить, Ваше Высокопреосвященство, но я обязан убедиться в этом лично. Ни в коем случае не подвергаю сомнению слово кардинала, но Ваше Высокопреосвященство знает — таков порядок.

— Конечно, — милостиво кивнул Бантини. — Тело епископа находится в моей часовне, я как раз собирался туда. Прошу следовать за мной, синьоры.

Вот когда пригодилось иезуитское умение вызывать в себе полную безучастность. Я слышал топот множества ног, но меня это нисколько не волновало: я уже вошел в то состояние, когда отрешенный от действительности человек ни о чем не думает и почти не дышит.