– Сегодня ночью. Если точно, в два пятнадцать.

– Тогда вы ищете не того человека. Вы говорили о пациенте по имени Джейкоб Мэнк?

– Да, доктор.

– Два дня назад он пытался совершить самоубийство. Перерезал себе сонную артерию осколком оконного стекла. И с тех пор находится в коме.

– Это точно?

– Я сейчас смотрю на него.

– Спасибо, доктор.

Джо повесил трубку.

Кто больше всех выигрывает от устранения Монтуса Дикса?

Уж точно не Фредди Диджакомо. Фредди получит на откуп лишь игорный бизнес.

Территорию получит Рико.

Кто предлагал ему увезти Томаса на Кубу?

Рико.

Кто только что назвал ему одно имя, способное заставить его сидеть и не высовываться?

Рико.

Кто настолько умен, чтобы оттеснить Джо в сторонку и разыграть представление, чтобы заполучить трон?

Рико Диджакомо.

И где, по мнению Рико, Джо не должен появляться в Пепельную среду?

Церковь.

Нет, не то. Джо был в церкви и вышел оттуда спокойно…

Кондитерская.

– Господи, – прошептал Джо, подходя к двери.

Когда водитель дяди Диона, Кармине, притормозил у кондитерской Чинетти, была половина первого, день наступил душный, солнце, спрятавшееся за шерстяными облаками, светило не то светло-серым, не то грязно-белым. Дядя Дион похлопал Томаса по ноге и сказал:

– Значит, сфольятелле, да?

– Я могу пойти с тобой.

Вслед за ними к тротуару подкатили Майк Обри и Джефф-Финн.

– Нет, – сказал Дион. – Я запомнил. Сфольятелле, правильно?

– Правильно.

– Может быть, они положат нам еще пастичотти[18].

– Спасибо, дядя Ди.

Кармине обошел машину и открыл дверцу для босса:

– Я вас провожу.

– Останься с мальчиком.

– Босс, хотите я схожу вместо вас?

Томас смотрел снизу вверх, как щекастое лицо дяди Ди наливается багровой краской.

– Я попросил тебя выучить французский? – спросил Дион у Кармине.

– Что?

– Я спрашиваю: я попросил тебя выучить французский?

– Нет, босс, нет, само собой.

– Я попросил покрасить вон ту скобяную лавку?

– Нет, босс, ничего подобного.

– Я попросил трахнуть жирафа?

– Что?

– Отвечай на вопрос.

– Нет, босс, не просили…

– Значит, я не просил тебя выучить французский, покрасить скобяную лавку или трахнуть жирафа. Я всего лишь попросил остаться в машине. – Дион похлопал Кармине по щеке. – Значит, останься, мать твою за ногу, в машине.

Дион вошел в кондитерскую, разглаживая костюм и поправляя галстук. Кармине снова сел за руль и повернул зеркало заднего вида, чтобы видеть Томаса.

– Любишь бочче?[19]– спросил он Томаса.

– Не знаю, – сказал Томас. – Никогда не играл.

– О, – сказал Кармине, – попробуй. А во что играют на Кубе?

– В бейсбол, – сказал Томас.

– А ты играешь?

– Да.

– Хорошо?

Томас пожал плечами:

– Не так хорошо, как кубинцы.

– Я начал играть в бочче, когда был в твоем возрасте, – сообщил Кармине, – еще в Старом Свете. Все думают, что меня научил отец, но на самом деле это была мать. Представляешь себе картину? Моя мать в коричневом платье. Она любила коричневый цвет. Коричневое платье, коричневые туфли, коричневые тарелки. Она была из Палермо, а это значит, как говаривал мой отец, что она лишена воображения. Отец-то у меня был из…

Томас перестал его слушать. Отец неоднократно ему говорил, что тот, кто слушает других людей – по-настоящему слушает, – завоевывает их уважение и, зачастую, благодарность. «Людям просто хочется, чтобы ты видел их такими, какими они пытаются казаться. А все пытаются казаться интересными». Но Томас мог лишь притворяться, что слушает, когда собеседник явно был скучным или попросту скверным рассказчиком. Иногда Томасу хотелось быть хотя бы вполовину таким же, как отец, а иногда он точно знал, что отец просто не прав. Что касается вопроса о снисхождении к глупости, тут он не знал наверняка, кто из них прав, хотя подозревал, что могут оказаться правыми оба.

Пока Кармине болтал, послышался звонок почтальона, и тот проехал мимо на желтом велосипеде. Приставил велосипед к стене сразу за кондитерской и принялся копаться в сумке, вынимая почту этого квартала.

Позади почтальона остановился высокий мужчина со впалыми щеками и пепельным крестом на лбу, он нагнулся и принялся завязывать шнурок. Томас заметил, что шнурки у мужчины прекрасно завязаны. Но он так и стоял, согнувшись, хотя смотрел вверх и наткнулся на взгляд Томаса. У него были плоские глаза, и еще Томас заметил, что воротничок сверху у него мокрый. Мужчина опустил глаза и снова принялся возиться со своими шнурками.

Еще один мужчина, гораздо ниже ростом и плотнее, приблизился по тротуару со стороны Седьмой авеню и вошел в кондитерскую решительным, быстрым шагом.

Кармине говорил:

– …Но вот моя тетка Кончетта, она-то… – А в следующий миг поток слов иссяк, он повернул голову, что-то увидев.

С тротуара на противоположной стороне улицы сошли двое мужчин в темно-вишневых плащах. Они остановились, пропуская машину, а потом зашагали в ногу и одновременно потянулись к поясам на плащах, которые почти не были затянуты.

– Посиди-ка здесь минутку, парень, – сказал Кармине, вылезая наружу.

Машина немного качнулась, когда Кармине отбросило на нее, и Томас смотрел широко раскрытыми глазами, как ткань пиджака на спине Кармине меняет цвет, – он понял, что произошло, по эху выстрелов. В Кармине снова выстрелили, он упал. Брызги крови остались на стекле.

Майк Обри и Джефф-Финн даже не успели выскочить из машины. Те двое в плащах начали с Обри – Томас услышал грохот выстрелов; а в следующее мгновенье на месте Джеффа-Финна осталось лишь разнесенное вдребезги стекло с пассажирской стороны и кровь, забрызгавшая изнутри лобовое стекло.

У двоих мужчин, стоявших посреди авеню, были автоматы. Они развернулись к Томасу – один из них изумленно прищурился: «Там что, ребенок?» – и дула «томпсонов» развернулись вместе с ними.