– Н-да, не люди, а трупы… – говорит он, оглядев окружающий мир. – Поголовно страдают прогерией, так что скоро всем – кирдык!

– И мне тоже? – робко вопрошает Вера.

– Тебе в первую очередь. Какая у тебя была сверхзадача? Высшее существо родить, вечное и бессмертное. Ты же родила меня! А на фига мне еще один я?! Мы же передеремся друг с другом из-за гонорара за сценарий!

– За тот самый сценарий?

– За тот самый. Вот, кстати, и режиссер собственной персоной. Гунар, иди сюда! Тут наша главная героиня облажалась, не того родила! Будем ее после такого снимать? Или переведем в массовку?

Бритый Гунар кривит физиономию, озирая лежащую в пыли мать-неудачницу.

– Сейчас Ларсу позвоню. – Он достает мобильный телефон.

– Фон Триеру? – уточняет Глеб.

– Фон Триеру, фон Триеру…

Отойдя в сторону, он беседует с хозяином «Zentropы», затем машет рукой, мол, оставь ее, она нам не нужна! Они уходят, а Вера остается лежать. С трудом приподнявшись, она видит пустыню и два силуэта на горизонте. Силуэты делаются все меньше и меньше, затем вообще исчезают, и на Веру всей тяжестью обрушивается одиночество…

Наяву одиночество не отпускает, опять она не на Земле, а на Плутоне. Наверное, так же одинок был Норман, удивительный маленький человек, не понятый даже родителями. Вера вспоминает мальчика, разговоры с ним, и ласковой змейкой вползает мысль: как бы им встретиться? Он же в том мире, где нет смешанных браков, сборных Европы, Дюнкерков, Русланов с Глебами, где все ходят в обнимку и говорят на одном языке. На каком? «А ты узнай! – шепчет змейка. – Это совсем несложно! Где у тебя лежит “Имован”? Правильно, в ящике стола, причем целых две пачки. А тебе требуется всего одна, да что там – половины хватит, чтобы уснуть здесь, а проснуться в ином мире. Вот когда ты наговоришься с Норманом всласть. Ну? Вперед!»

Дождь стекает по стеклам извилистыми упругими струями, образовав на брусчатке маленькое озерцо. Поднимая фонтанчики, в озерцо въезжают автомобили, тормозят у раздаточных стоек, но водители не спешат вылезать и нестись по лужам к дверям. За них мокнет молодой парень восточной наружности: он бросается к каждому подъехавшему авто, чтобы вставить штуцер, получить деньги и забежать на минуту внутрь – расплатиться на кассе. Парень полон азарта, он знает: с каждого расчета ему причитается, – то есть действует логично и осмысленно. А я? Вот уже два часа я сижу в кафе на автозаправке, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад.

Я пью растворимый кофе и смотрю на стекающие по стеклам потоки воды. Это не дождь, это всемирный потоп, который должен покрыть водой Атлантиду размером с три Австралии. Хватит ли на небе воды, чтобы утопить такую страну? Должно хватить, иначе я никогда отсюда не выберусь. Лишь потоп может остановить мое движение; надеюсь, я выгребу из водоворота, уцеплюсь за какое-нибудь бревно и, оглядев пустынный горизонт, поплыву на закат…

Вдруг вспоминается сумасшедший Янек, радостно пожавший мне руку перед польской границей. Это был роковой момент, точка невозврата, то есть Янек переселился в мое тело, передав мне свое абсурдное сознание. Или в меня вселился русский путешественник по фамилии Конюхов? Я видел телепередачу об этом маньяке, которого толкал в спину демон странствий, говоривший: ты должен пересечь океан в одиночку! Преодолеть пески Сахары! Проехать по тундре на собачьей упряжке! Не надо было слушать демона; надо было потоптаться в уютном польском тамбуре и тут же вернуться назад. У поляков скверную погоду хотя бы Мадонна подправляла; моя же «Мадонна» меня едва не погубила, под пистолет поставила!

Я раскрываю рюкзак, чтобы надеть рубашку, джемпер, свитер, натянуть на голову панаму и укутаться в дождевик. У заправщика перерыв, он подсчитывает чаевые, вместе с девушкой-кассиршей удивленно взирая на меня – потенциального утопленника. Утопленник плотно затягивает тесемки и выходит туда, где небо поливает землю, будто из гигантской лейки. Вместе с лейкой задействован гигантский вентилятор, который превращает капли в шрапнель, бьющую в спину мелкими и крупными очередями.

Если спину защищает дождевик, то от машин защиты нет. Я жмусь к краю обочины, но брызги из-под колес окатывают с ног до головы, и все, что ниже дождевика, набухает влагой. Машины стремительно уносятся вперед, чтобы через секунду исчезнуть в клубящейся серой мгле. Кажется, впереди огромная воронка, всасывающая в себя автомобили, людей и прочую живность, движущуюся под ногами. Я с удивлением замечаю лягушек, скачущих по обочине в том же направлении. И, приноровив шаг, иду к воронке в сопровождении эскорта. «Серая мгла, разреши представиться: Янек Конюхов, предводитель лягушек. Ты хочешь нас погубить? Мы готовы, серая мгла, таящая бесконечные унылые пространства. Мы обречены, мы даже радуемся, растворяясь в тебе!» Пронесшийся мимо двухэтажный автобус выстреливает фонтаном брызг и исчезает так быстро, что не успеваю прочесть надпись на заднем стекле. Я лишь понимаю: надпись на латинице – значит, мимо проскочил кусочек мира, который оставлен ради серой мглы, что всасывает меня, утратившего волю к сопротивлению…

Еще раз автобус возникает через полчаса, когда дождь внезапно прекращается. Двухъярусный гигант дает передышку могучему дизель-мотору, остановившись на стоянке и выпустив из нутра десятка три человеческих существ. Существа бродят по импровизированному рынку, раскинувшему лотки под навесом, прицениваются к сувенирной и съестной продукции. Кто это – французы? немцы? голландцы? Продавцы оперативно расчехляют прикрытые целлофаном лотки, не озабоченные чьей-то национальной принадлежностью: здешнее эсперанто – язык ценников и курсов валют, записанных на мокрых бумажках.

Я не раз наблюдал иностранных туристов, узнаваемых даже издали. Фотоаппарат на шее? Бейсболка на голове? Поясная сумка для денег и документов? Значит, иностранец, пугливый и неопытный, отстраненный от жизни, каковую мог бы смотреть и по телевизору. Но телевизоров этим, как правило, пожилым людям мало, они хотят иллюзии приобщения и потому идут в турагентства, приобретают туры в Россию, чтобы потом с гордостью рассказывать: я лично был (была)в этой страшной стране!

Переходя от лотка к лотку, по репликам догадываюсь: англичане. Те самые англичане, что всегда отделяли себя от материковых европейцев, жили наособицу, однако здесь их особость, увы, не просматривается и на шиллинг. Те же фотоаппараты, поясные сумки и те же повадки инопланетян.

Почему я решаюсь подойти к инопланетянам? Я, привыкший смотреть на неопытных пассажиров туристских автобусов с превосходством? Для меня это загадка, но я подхожу к пожилой паре и на приличном английском пытаюсь сказать о том, что я – из Германии. Пара вежливо улыбается, кивает и быстро удаляется к автобусу. Вторая попытка – массивный бородатый человек с огромным «Никоном» на груди и в темных (не по погоде) очках. Я не вижу выражения глаз, но скептическая усмешка говорит за себя. Водитель автобуса сигналит, а девушка, стоящая на подножке автобуса, машет рукой.