– Ну вот мы и на месте. Заходи, осваивайся. Через пару часов женка твоя прибудет. Ох, раскрасавица. Прима! И что она в тебе нашла? – надзиратель сокрушенно покачал головой.

– А я ее заколдовал. Зелья приворотного подсыпал, – миролюбиво ответил Паша.

Предвкушение грядущей встречи было настолько сильным, что никакие обидные слова не могли уже испортить ему настроения.

– Ну если только и впрямь заколдовал. Желаю хорошо провести время, так сказать…

Тюремщик хотел что-то еще добавить, но в последний момент передумал. Только многозначительно улыбнулся и закрыл за Павлом входную дверь. Запер ее на ключ снаружи.

По своим размерам двухкомнатная квартирка напоминала советскую хрущевку. Маленькая прихожая, миниатюрная кухонька, совмещенный санузел. Никаких джакузи. Даже ванны не было, только душ. Спаленка тоже была маленькой: двуспальная кровать занимала почти все пространство. У изголовья, ближе к окну, с трудом втиснулась тумбочка с настольной лампой. Зеленый абажур в тон обоям. Довольно убого, но чистенько.

Гостиная была попросторнее. Диван, два кресла, небольшой стол. В углу примостился телевизор. Обои веселого канареечного цвета. Чтобы не скучно было. А на окне кактус в горшочке. Идиллия советских времен! Если бы только не решетки на окнах.

Павел осмотрелся. Как воспримет Татьяна эту берлогу после шикарных номеров в дорогих отелях? Как воспримет? Да нормально. Ну не «Ройал-палас» тут, понятное дело, не люкс-перелюкс. Но и не нары тюремные. Сутки перекантоваться можно, вполне.

Павел пошел на кухню. Заглянул в холодильник. Тот был забит до отказа: все, что душе угодно. Даже шампанское. Надо же, как о них позаботились! Впрочем, скорее о ней, суперзвезде. Вряд ли черная икра и ананасы были реверансом в его сторону.

Он заварил себе кофе. Потом решил накрыть праздничный стол. Все-таки год не виделись, встречу неплохо бы обставить должным образом. И главное, надо было как-то убить время.

Ждать два часа в бездействии, снова и снова покручивать в голове варианты их будущей встречи, придумывать слова, которые он должен будет ей сказать, – нет, это было уже невыносимо. И он постарался с головой уйти в готовку. Коронным блюдом, решил Паша, будет столичный салат. Можно с уверенностью поспорить, что она уже почти позабыла, как его делают у них на родине, в далекой России…

– Пашка! Павел! Это ты?

И она упала-таки в обморок… И свет померк…

И только все забегали – засуетились… Нашатырь, камфару, укол в мягкое место…

Ничего не надо!

– Выйдите все, оставьте нас, – просил Павел, руками, как орел крыльями, прикрывая свою орлицу.

«Вот мы и вдвоем! Ты и я! Как живешь?»

«Как ты живешь?»

«А как я жила без тебя? А как же я жила?..»

Таня очнулась на диване. Голова ее лежала у Паши на коленях, и он нежно гладил ее волосы.

– Бедная, бедная моя девочка. Как же ты исстрадалась. И как я истосковался по тебе. Светлая моя.

Она открыла глаза и молча смотрела на любимого. Как он похудел, осунулся. Под глазами – синие круги, след накопившейся усталости и долгих переживаний. Но взгляд был живой, не потухший, не такой, как тогда, в тюрьме, когда она приходила к нему на свидание, и он взял на себя вину за то, чего, скорее всего, не совершал.

Встреча получилась совсем не такой, как они оба себе представляли. Не было неловкости, которую так часто испытывают люди после долгой разлуки. И не надо было думать, что сказать, не надо было оправдываться и просить прощения. Они оба только сейчас поняли, как им друг друга не хватало. И никуда им друг от друга не деться, не спрятаться, не скрыться, какие бы козни ни стоила злодейка-судьба.

– Как я по тебе соскучился!

– И я. Я все время думала о тебе, каждый день!

Татьяна не лгала. Даже тогда, когда ее бурный роман с Гришкой Опиумом был в самом разгаре, она очень часто вспоминала своего ослика-Пашку. В отличие от наглого, грубоватого и нахального Григория, он был олицетворением всего самого светлого и чистого, что было в ее жизни. И, если бы Павел тогда вернулся, она без сомнений дала бы отставку молодому красавчику. В ее отношениях с Гришей Орловским была страсть, разрушительная страсть, которая довольно быстро себя исчерпала. А любви там никогда не было, и не могло быть. Потому что по-настоящему можно полюбить лишь однажды, раз и навсегда. Во всяком случае, для нее, Татьяны Лариной, это было так. И сейчас она попросту забыла о Грише Опиуме, будто его и не было никогда рядом с ней, будто та женщина, что творила безумства и готова была стремглав мчаться на край света по первому его зову, была не она. Нет, не она, какая-то другая, чужая женщина.

– Как ты себя чувствуешь? – в голосе Павла звучала тревога.

– На все сто! Лучше и мечтать нельзя.

– Я накрыл стол, хочешь перекусить?

Таня ответила кивком головы.

Павел зажег стоявшие на столе свечи и выключил свет. Ну и что, что сейчас самый разгар жаркого дня. Если задернуть шторы, то в комнате воцарится полумрак. Не помешает даже лампочка, которая почему-то осталась гореть, не выключалась: она не была яркой. Похоже на июньский вечер в далеком Петербурге. Пусть у них будет две ночи. Сначала эта, белая. А потом, когда за окном стемнеет, черная, южная. Они сели друг напротив друга. Павел открыл шампанское.

– За нашу встречу.

– За нас!

– За нас.

Ни один из них так и не притронулся к еде. Они глядели друг на друга и молчали. Но его взгляд говорил: я невиновен, если бы я только мог все тебе рассказать! И Таня, так же, без слов, отвечала: знаю, теперь я это знаю. Почти наверняка.

Квартирка была нашпигована микрофонами и мини-видеокамерами.

Но он сказал ей. Он ей все сказал. Глазами.

И все-таки не хватало последнего, самого последнего подтверждения. Но скоро она его получит.

Павел спросил о детях.

– Нюта совсем взрослая стала. Живет в Женеве, с парнем, бельгийцем, учится на медицинском. Недавно у нас гостила, но позавчера вернулась в Европу.

– А как мальчишки? Выросли, наверное?

– Да. Они очень по тебе скучают. Митька недавно болел ангиной, температура была под сорок. Я очень испугалась за него. Но все прошло.

– Это хорошо, что прошло. Я часто о них думаю: пацанам нельзя расти без отца. В доме должен быть мужчина.

– У нас теперь Лешка – и за брата, и за сына, и за отца. И других мужчин в доме не будет! Пока ты к нам не вернешься…

Танин голос звучал твердо и спокойно. А у Павла тем временем начало щипать глаза, но он строго-настрого запретил себе плакать. «Не хватало только расплакаться. Распустить нюни, как бабе. Бери пример с Тани – каким молодцом она держится».