Старик со вздохом пожал плечами:

— Да, но как еще его называть, учитывая, как он выглядел? Но когда-нибудь, милая, наши послы — или, если угодно, агенты — будут ходить среди людей и, ничем не выделяясь из толпы, растворятся в ней. Их будут принимать за своих. До тех пор, пока мы, Глубоководные, не станем единственной расой — истинной расой амфибий, которую изначально задумала природа. Мы были первыми, кто… кто вышел из воды, этой колыбели жизни. Со временем и земля, и океан будут принадлежать нам.

— Послы, — проговорила Энн. До нее наконец дошел смысл его слов. — Скорее агенты, пятая колонна.

— Наш авангард, — кивнул старик. — И кто знает — может, ты одна из них. Скажу больше, я бы очень этого хотел.

Энн в испуге схватилась за горло:

— Но ведь мы с Джеффом примерно одного возраста… и одной крови. И если, как вы сказали, его жабры… Эти складки у него на шее на самом деле были жабрами? Но ведь…

Она вновь схватилась за горло и принялась его ощупывать, пока старый доктор не перехватил ее руку и не отвел в сторону.

— Твои скрыты в теле, как и мои. В нас обоих генная модификация сработала идеально. Вот почему нас так огорчило бегство твоего отца. Кстати, отчасти по этой причине мы и решили его выследить. Нам хотелось проследить, какое потомство он даст. В твоем случае все оказалось так, как мы и надеялись. В случае с Джеффом — увы, нас ожидало разочарование.

— Мои жабры? — Энн вновь потрогала горло, но потом что-то вспомнила. — А! Конечно же, ларингит! Когда у меня в декабре разболелось горло, и вы меня осматривали. Вы тогда еще порекомендовали маме давать мне по три таблетки аспирина вдень. А еще полоскать горло теплой водой, и которой надо было растворить ложку соли.

— Заметь, больше ты никому не хотела показывать горло, — напомнил старик. — И почему же? С чего выбор пал на меня?

— Не хотела, чтобы меня осматривали другие врачи, — ответила Энн. — Только вы.

— Родство, — произнес старик. — И ты правильно поступила. Но волноваться не о чем. Твои жабры — пока это не более чем крошечные розовые прорези в основании трахеи — так же совершенны, как у любого младенца (или даже зародыша) Глубоководных, выношенного на суше. И в таком состоянии они останутся… скажем так, еще очень долгое время. Примерно столько же, если не дольше, чем оставались — и будут оставаться — мои, пока я не буду готов. Тогда они выйдут наружу. Примерно месяц пли около того в тех местах будет побаливать, потому что им нужно время, чтобы развиться окончательно. В частности, в них сформируется нечто вроде пустотелых вен, которые будут доставлять воздух в твои легкие. К тому времени ты станешь чувствовать себя в воде так же, как сейчас на суше — в своей стихии. И это будет чудесно, милая моя!

— То есть вы хотите, чтобы я ушла с вами. И стала бы…

— Ты уже одна из нас! Энн, ты источаешь слабый запах, который ни с чем не спутаешь. Да-да, не удивляйся, он исходит от тебя точно так же, как исходил и от Джеффа. Ноты можешь легко ослабить его при помощи таблеток, которые мы разработали специально для этой цели, а при желании заглушить специальным одеколоном.

В очередной раз воцарилось молчание. Энн взяла его за руку и погладила от локтя к кисти. Кожа на ощупь была гладкая. А вот в обратном направлении…

— Да, — произнесла она. — Похоже, я одна из вас. У меня точно такая же кожа… Чешуйки на ней не видны. Они очень тонкие, розовые и золотистые. Но если я уйду с вами, как же тогда мама? Вы так и не сказали мне, что с ней. Чем она больна?

И вот теперь, сказав почти всю правду, старый доктор был вынужден солгать. Что еще ему оставалось? Ибо правду Энн никогда не смогла бы принять, а если и приняла бы, то лишь ценой веры. Но другого выхода он не видел.

— Твоя мама, — проговорил старик, не решаясь встретиться с Энн взглядом. Осекшись, он начал снова: — Твоя мама, твоя милая Джилли… боюсь, она еще не долго протянет.

По крайней мере в этом он не солгал.

Однако ладонь девочки взметнулась к губам, и он поспешил продолжить:

— Энн, пойми, у твоей матери тяжелое заболевание, БКЯ — болезнь Крейцфельда-Якоба, или так называемое коровье бешенство, причем на одной из конечных стадий.

И это тоже была правда… но не вся.

Энн в ужасе открыла рот:

— А мама знает?

— Как я могу ей это сказать? Или даже ты? Может, она вообще уже не придет в себя. А если и придет, то опять начнет убиваться из-за тебя. Так что будет лучше, если мы ничего не будем ей говорить о… ну, ты поняла. Энн, дорогая моя девочка, не надо, не смотри на меня так. С этим ничего не поделаешь. На сегодняшний день коровье бешенство неизлечимо. Я сделал все для того, чтобы она оставалась с тобой как можно дольше. И буду о ней заботиться до самого конца. Специалист из Сент-Остелла подтвердил мой диагноз.

— Значит, те пилюли, что вы ей прописывали, совсем не помогали? — наконец обрела голос Энн.

— Плацебо, — солгал Джеймисон. — Обыкновенные сахарные пилюли. Мама верила, что они помогают… вот главная польза.

Разумеется, они не помогали… даже наоборот: Джилли никогда бы не отпустила дочь с ним. Да и та не ушла бы сама, пока жива её мать. Капсулы содержали синтетические прионы — простые белки, неотличимые от тех, что вызывают у человека коровье бешенство, и разработанные в тайных лабораториях старого Инсмута. Они постепенно убивали мозг Джилли, причем все быстрее и быстрее.

Энн убрала от лица руку.

— И сколько еще?..

Джеймисон покачал головой.

— Недолго. После такого серьезного потрясения — в особенности. Может, всего несколько дней. В лучшем случае месяц. Но мы с тобой будем здесь. И то, чего она лишилась, останется нам. Мы проживем долгую… очень долгую жизнь.

— Так, значит, это правда? — Девочка пристально посмотрела на него. Джеймисон ответил на ее взгляд. Слез в ее глазах он не заметил, и это его не удивило. — Правда, что мы живем… очень-очень долго? Но ведь не вечно же, да?

— Разумеется, нет, — ответил старик, — хотя иногда и возникает такое чувство. Я, например, часто теряю счет своим годам. Но я твой предок, тут никаких сомнений.

Энн со вздохом поднялась. Затем, отряхнув песок с платья, она протянула руку и помогла встать старику.

— Может, пойдем тогда к маме… дедушка?

На сей раз он улыбнулся по-настоящему широко, как улыбался только близким, обнажив два ряда мелких острых зубов.

— Дедушка? — хмыкнул он. — Нет-нет. Вообще-то я прапрадед твоего отца. А в твоем случае нужно добавить еще одно «пра».

И рука об руку они пошли к дому. Юная девочка и старый, очень старый… человек?

Еще один экскурс в прошлое. Эту новеллу я написал тридцать восемь лет назад. Название пришлось Дерлету по вкусу. Создавалась вещь в декабре 1967 года, в разгар так называемой холодной воины, когда я служил в военной полиции и патрулировал улицы практически полностью блокированного Берлина. Как уже говорилось ранее, в ту пору я находился под безусловным влиянием лавкрафтовской прозы, поэтому не стоит удивляться, что новелла написана пышным слогом (каюсь, моя вина) и кишит прилагательными (тут уж повинен Лавкрафт). Атмосфера ужаса — также в духе Лавкрафта, правда, подана она не столь тонко, как хотелось бы. Будь ГФЛ жив и занимайся он по-прежнему литературным творчеством, он бы наверняка сумел сделать из этой вещицы что-нибудь поприличнее. Хотелось бы также думать, что пришелся бы ему по душе и сам сюжет — как Дерлету, который в 1971 году опубликовал «Вместе с Суртсеем» в антологии «Темные истории»…