утеряло вес и не могло опереться на сгупни, чтобы твердо встать на полу. Джаба подождал, но слабость не проходила. Тогда он испугался, что упадет и переполошит маму.

— Кажется, у меня в самом деле температура. На верно, простудился вчера. — И он вернулся к постели.

Нино уже разыскала термометр — встряхивая его по пути, она спешила к Джабе.

— Никогда меня не слушаешься!.. На, поставь. Куда вас, однако, занесло — неужели негде было укрыться от дождя?

«Вас!»

— Кстати, если эта госпожа так уж тебя любит, неужели она не могла дать тебе обсушиться?

«Не успокоится, пока все не выведает!»

— Она и сама промокла, мама. Может, тоже сейчас лежит в постели.

Нино выпрямилась, посмотрела сыну в глаза.

— Ага! Значит, ты в самом деле был с женщиной? Вот и проболтался. Кто она такая?

— Мы с ней товарищи, мама. Что тут особенного, если погуляли вместе?

— Ну конечно, ничего особенного. Так кто же она, каких родителей дочь?

— Просто одна девушка, мама, — улыбнулся Джаба.

— Знаю, знаю, какая это, верно, девушка.

— А что, разве нельзя, чтобы тридцатипятилетняя женщина была девушкой? — Джабе хотелось поддразнить мать, чтобы потом, сказав правду, успокоить ее.

— Я тебе покажу тридцатипятилетних, негодник! Уши оборву! — Нино потянулась к его уху; Джаба ускользнул, метнувшись к стене.

— Мама, термометр! Мама!

— Завтра же приведи жену, негодник! Шлянье с потаскушками до добра тебя не доведет!

— Мама! — закричал Джаба и вскочил, сел в постели; термометр вывалился у него из-под мышки и полетел на пол. — Сейчас же извинись!

Нино окаменела от изумления.

— Что это с тобой?

— Сейчас же извинись! — Лицо у Джабы перекосилось, он весь дрожал.

— Перед кем мне извиняться, дубина, перед тобой? — У Нино трясся подбородок, она сдерживала слезы. — Эх! — махнула она рукой, и мучительная дума избороздила морщинами ее лицо; она наклонилась, стала подбирать с пола обломки разбитого термометра. — Ну и молодца же я вырастила! И на тебя-то мне надеяться? Из-за какой-то… какой-то девчонки требуешь извинений от родной матери…

— Отчего у тебя сорвалось это слово? Как ты могла подумать, что я знаюсь с потаскушками? Почему, мама, почему?..

Нино не ответила ему; она молча вышла на чердак, под железную крышу, и выбросила в мусорный ящик обломки термометра. Когда она вернулась в комнату, Джаба лежал на спине и смотрел в потолок.

— Ни на грош благодарности не видела я от тебя. Работала как вол, была тебе и матерью, и отцом, всю жизнь тебе отдала — и вот теперь должна извиняться! — В голосе Нино зазвенели слезы, сдерживаемые до сих пор.

— Мама!

— Я тебе не мать! Себя не жалела, вырастила этакого огромного зверя, и вот, должна у него же просить прощения! Требует, чтобы я стала на колени перед какой-то… какой-то…

— Надо было вырастить не зверя, а человека!

— Ты и в самом деле не человек!

— Да, не человек! Да, да, не человек! — Джаба снова сел в постели. — Что я за человек — всего боюсь… Никому не смею высказать правду в лицо!

— Какую правду?

— Обыкновенную.

— Как, и друзьям?.. Гураму не можешь сказать правду?

— Не могу.

— И Нодару не можешь?

— Не могу.

— А другим? Товарищам, сослуживцам?

— Нет, не могу. Когда они лгут, когда они лицемерят, когда они хвастаются… Напротив, я даже всячески помогаю, чтобы их ложь больше походила на правду, поддакиваю им, чтобы они лгали охотно и смело, не стыдясь! И всячески приукрашиваю эту ложь, чтобы самому в нее поверить:

— Почему же ты так поступаешь?

— «Почему, почему»… Если все сказать человеку откровенно в лицо, придется разругаться, поссориться с ним. Иначе у меня не получится. А я не хочу оттолкнуть, потерять его…

— Не хочешь потерять друга?

— Да, не хочу.

— На меня ты, однако, сразу набросился, накричал!

— Ты — моя мать, ты меня простишь.

— Вот так же ты и с любым должен схватиться, если уверен, что прав.

— Почему ты научила меня молчать, мама, почему воспитала меня таким?

— Я тебя таким не воспитывала.

— Кто же, если не ты?

— Не знаю. Я тебя таким не воспитывала, и отец твой — тоже.

— Чему же ты меня учила? Скажи, чему ты меня учила?

— Я учила тебя всему хорошему. — Нино отвернулась и проговорила тихо: — Проси у меня прощения!

— Ладно… Прошу прощения.

— Скажи как следует!

— Прости меня, мама, я напрасно погорячился. Как-нибудь я покажу тебе эту девушку, и тебе самой станет стыдно того, что ты сказала.

— Тогда я охотно перед тобой извинюсь, а пока что я не знаю, кто она… Я учила тебя человеческому отношению к людям, учила честности и искренности!

— Но ведь я не всегда бываю искренним!

— Это не моя вина.

— Почему я бываю неискренним?

— Дома, в семье, от меня ты мог научиться только хорошему. Чего ты нахватался вне дома, я не знаю… Где я теперь найду так сразу термометр?

— Мама, позвони в редакцию… Кто бы ни подошел к телефону, скажи, что я болен, пусть передадут редактору.

— Я пойду в поликлинику, вызову врача.

— Не надо мне никаких врачей. Укроюсь потеплей, полежу сегодня в постели и завтра буду здоров. Не вызывай врача.

К вечеру ртутный столбик в термометре поднялся до сорока градусов.

Светловолосая, полненькая женщина-врач долго осматривала Джабу.

— Ну-ка, милый, кашлянем разок, вот так… Теперь кашлянем и не будем дышать… Так… А теперь дышите, глубже, еще глубже, еще… Теперь перевернемся лицом вниз… Поднимем майку… Постойте, я сама подниму… Это что такое? — внезапно вскричала женщина-врач.

Джаба явственно представил себе, какое у нее сделалось лицо при виде синих кровоподтеков на его спине. Он с усилием поднял голову, посмотрел на врача и приложил палец к запекшимся, белым от жара губам. Нино была в коридоре, наливала в умывальник воды.

— Это не имеет отношения, — улыбнулся Джаба врачу и уронил голову на подушку.

…Он уснул… Холодный фонендоскоп скользнул ему под майку — это было последнее, что он почувствовал наяву.

— Батоно Георгий! Батоно Георгий!

— Войди, Джаба. Что случилось?

— Здравствуйте, батоно Георгий.

— Здравствуй, Джаба. Садись. Ну как, поправился?

— Поправился. Я был простужен, лежал в жару…

— Да, я слышал, как ты меня звал. Высокая у тебя была температура?

— Высокая.

— Джаба, ты должен был написать очерк про старый классный журнал… Как у тебя с ним дело? Ты собирался разыскать тогдашних школьников, тех, что записаны в журнале. Журнал при тебе? Ну-ка, покажи его. О, в самом деле, какие всё славные ребята, красавцы! Дай-ка я устрою перекличку, и мы сразу увидим,