— Ну, и?

— Ну, так вот. Сегодня, когда я относил своему деду девятый каравай, я слегка задержался у него, присел передохнуть, так сказать, и мы с ним немножко поговорили.

— Ну, и?

— Мой дед служит архивариусом в королевской библиотеке. Поэтому он знает. Он сам это видел. Своими глазами. А кроме него про это знают только члены королевской семьи. Так что, я не знаю, что мы будем делать, — отчаянно взмахнув руками, закончил свои отчет Гугенберг.

— Что знает?

— Что видел?

— Что делать?

— Про талисман. То есть, медальон. Он был. Этот медальон был сделан в незапамятные времена, когда еще первый Шарлемань взошел на престол.

— Во время Второго Пришествия?!

— Да. И с тех пор передавался от короля к кронпринцу в день его рождения. Как символ какой-то, или тайный знак, или что-то вроде этого — дедушка не помнит, а может, и не написано это было.

— Сколько ему лет-то, твоему деду?

— С головой у него все в порядке, если ты это имел ввиду, арап, — обиделся юноша.

— Презренный бледнолицый, — пробормотал мини-сингер, но от дальнейших комментариев при виде красноречивого кулака Сергия воздержался.

— В феврале ему исполнилось восемьдесят восемь, и с тех пор этого манускрипта никто не видел.

— Так ты ж, вроде, только что говорил, что сегодня отнес ему девять буханок? — озадачился Волк.

— Этого пергамента с изображением медальона, я имел ввиду. Дед говорит, что тот эскиз набросал сам Шарлемань Первый. И что сам медальон могут узнать кроме членов королевской семьи только высшие служители церкви — первосвященник, второсвященник, третьесвященник там… И никто из простых смертных его никогда не видел. И что на том месте, куда он был положен, его там нет. А еще там было написано, говорит дед, что его ни с чем не перепутаешь, и что второго такого не существует…

— Чего не существует? Маму… Наму… Муна… Пергамента?

— Медальона…

Повисла растерянная тишина.

— А, может, принцесса Валькирия нам могла бы помочь? — наконец проговорил Серый. — Она же, какой ни какой, а член королевской семьи, и должна была быть посвящена в тайну этого медальона? Может, с ней можно как-нибудь поговорить?

— Нельзя, — покачал головой Мур. — Она заточена в самую высокую и неприступную башню королевства — Черную Вдову — как когда-то, по преданию, колдунья Миазма заточила благородную Рапунцель. Только у Валькирии нет таких длинных кос.

— А при чем тут косы? — не понял Серый.

— Легенда гласит, что она опускала из окна свои косы, по которым принц Альберт забирался к ней в темницу. Так он и помог ей бежать.

— А просто залезть с коня он не мог?

— Сергий, это была ВЫСОКАЯ башня, — уточнил Санчес.

— Метров пять? — снова переспросил Волк.

— Выше.

— Шесть?

— Не смешно, — обиделся за национальный фольклор Гарри.

— Я серьезно. Я понять пытаюсь.

— Я думаю, метров пятьдесят, — высказал свое предположение мастер Варас.

— А что тебе тут не ясно? — поинтересовался Мур.

— Мне не ясно, зачем он ее освобождал, — пожал плечами Волк.

— Как — зачем? — настал черед вондерладцев удивляться. — Она была знатного происхождения, молода и красива, ее злодейски похитила и заточила в башню злая ведьма, а он полюбил ее с первого взгляда… Как обычно. А что, у вас, в Лукоморье, это как-то по-другому бывает?

— Молода?! По-вашему, триста тридцать три года — это молодость?! — Серый едва не подавился бананом.

— Какие триста тридцать три?! Ты что?!

— Ей было лет восемнадцать от силы! Я знаю эту легенду с детства — у нас ее каждый ребенок знает — и всем известно, что Рапунцель была…

— Смотри, Санчес, я сам не понимаю, — и князь Ярославский развел руками. — Посчитай-ка. Человеческий волос вырастает на тринадцать сантиметров в год. Предположим, что ее не стригли с самого рождения и что у нее волосы вырастали на пятнадцать сантиметров в год — так считать удобнее. Башня — пятьдесят метров. Делим, получаем триста тридцать три года. С копейками.

— Может, башня была не такая высокая? — тут засомневался и первопечатник. — Ну, метров двадцать…

— Сто тридцать три года?

— Или десять?..

— Шестьдесят?

— Или пять…

— Тридцать три года — уже лучше.

— Только какая же это неприступная башня — высотой в пять метров? — почесал в затылке Мур.

— А, может, она мыла голову народными средствами? — попытался спасти историческое наследие мастер Варас. — Например, моя бабушка по материнской линии в деревне мыла голову исключительно… э-э… исключительно… как же это… Ну, этим!.. А, вспомнил! Медом с дегтем! И волосы у ней отрастали очень быстро, так все говорили.

— После того, как ее остригали наголо? — фыркнул Гарри.

Хорошо, что под рукой у трактирщика не оказалось ничего тяжелого, большого или горячего.

— Друзья мои, не ссорьтесь! — воздел к противоборствующим сторонам худые руки сеньор Гарджуло. — Мы удалились от предмета! Мы так и не решили, что нам теперь делать, когда стало известно об этом загадочном талисмане!..

— Я знаю, что делать, — нахмурившись, положил широкую ладонь на плечо Гугенберга Мур. — Я помогу тебе пройти в королевский архив, а вы со своим дедом будете должны найти этот наму… маму… пергамент с изображением медальона.

— И поскорее, Иоганн, ладно? Пожалуйста… — умоляюще взглянул на первопечатника Волк. — Я очень беспокоюсь за Ивана…

* * *

— …Не беспокойся, все кончится хорошо. Принц Роланд, протрубив в рог, выхватил из ножен свой верный Эскалибур и один бросился на врага. И язычники подумали, что если один человек, ничтоже сумняшеся, атакует целую армию, то, должно быть, за ним стоит страшная и могучая магия, которая испепелит на месте каждого, осмелься они противостоять отважному рыцарю, и смешались их ряды, и бежали они, побросав оружие, доспехи и коней. Так была одержана знаменитая победа в Холодном ущелье, ставшая переломным моментом во всей лотранско-салихской войне.

Иванушка лежал на пузе на затхлой соломе у самой стены соседней камеры и с открытым ртом слушал рассказ Кевина-Франка о дивных и великолепных странствиях и приключениях прославленного в веках принца Лотранского Безумного Роланда, давно взяв себе на заметку, если выберется из этого мерзкого подвала, в первую очередь достать где-нибудь книгу «Приключения лотранских рыцарей». Правда, надо отдать нашему царевичу должное, рот у него был главным образом открыт потому, что носом дышать поблизости от их единственного источника воды было просто невозможно. По крайней мере, долго.